Северные новеллы | страница 42
Пока я думал, что мне делать, испытывая судьбу, плыть дальше или повернуть к берегу, позади раздался крик. Я оглянулся. На каменистой косе стоял маленький кривоногий человек в кухлянке и торбасах. Он размахивал левой рукою. В правой был карабин. До слуха донеслось:
— Туда ходить нет! Ходи сюда!..
И только тогда я развернул байдару и заработал веслом. Вскоре посудина прошуршала кожей по мелким камням. Я ступил на берег.
Это был старый эскимос с лунообразным, цвета печёного яблока лицом, вдоль и поперёк пропаханным морщинами. Реденькие, мягкие, как пух, седые волоски позёмкой струились на непокрытой голове, серебряная бородка и усы резко выделялись на тёмном лице. Но глаза из узких щёлочек поблёскивали цепко, молодо.
— Думал, однако, стрелять надо, — сказал он и скупо улыбнулся, показав жёлтые крепкие зубы.
— Здравствуй, отец… Что, келюч? — спросил я, кивнув на моржиху, которая всё ещё не успокаивалась, громко ревела возле льдов.
— Нет, не келюч, хеолох, — был ответ. — Однако, мог убить, как келюч.
Я угостил незнакомца сигаретой с фильтром. Эскимос оторвал фильтр, запрокинув голову, высыпал табак из тонкой бумажной оболочки в рот и с удовольствием стал пережёвывать его. Мы присели на борт байдары.
Рассказ старика о моржихе, которая ревела сейчас в полынье, занял не более двух минут, но за скупыми словами я увидел полную трагичности картину. Северные люди терпеть не могут пустой болтовни и умеют передать многое в немногих словах.
По весне взломанные штормами льды вышли из бухты, отодвинулись от берега, образовав широкую полынью. Но там, где бухта кончалась, припай держался истончённый, в трещинах, лёд не желал отступать, крепко цеплялся за каменистую косу. Ещё один шторм — и припай до осени расстанется с берегом.
Старик, сидя в кожаной байдаре, ловил сетью сайку — полярную треску. Течение прибило байдару почти к самой кромке льдов. По соседству, рукой подать, у подножия высокого тороса лежала крупная моржиха с детёнышем. Кассекак забавлялся: забирался на крутую и широкую материнскую спину, потом с радостным поросячьим визгом, расставив передние ласты, скатывался на лёд. Близость человека вовсе не тревожила исполинского зверя, он не обращал на него никакого внимания. Как бы полностью доверяя ему, моржиха оставила своего малыша под торосом, тяжело запрыгала к воде и шумно свалилась в океан — кормиться. Она уходила под воду на несколько минут, затем лысая, усатая, клыкастая голова появлялась на поверхности; убедившись, что детёныш её цел и невредим, вновь ныряла. Недавно родившийся пятидесятикилограммовый кассекак жалобно повизгивал, подзывая мать.
