С удивительной быстротою летит время в подобной ситуации, точнее, совершенно теряется его ощущение. Солнечный хохолок, только-только выглянувший из-за сопки, когда я подходил к пойме, превратился в твёрдый ярко-малиновый диск, победно поплывший над землёю. Туманы поредели и осели, как сугробы под дождём. Они уже не скрывали меня, приходилось то и дело пригибаться и приседать. Судя по движению солнца, прошло не менее часа.
Наконец послышались лёгкие хлопки крыльев. Странно, они не передвигались, как у летящих птиц, а раздавались с одного места. И ещё до слуха донеслось: шлёп-шлёп, шлёп-шлёп! Словно маленькие напуганные лягушата один за другим прыгали с кочек в воду. Я лёг и пополз по-пластунски и через минуту был весь вымазан липкой вонючей жижей. Что поделать, иначе спугнёшь. Довольно плотный у земли туман неожиданно оборвался. Я глянул вперёд и крепко зажмурился. Так инстинктивно поступает человек, если рядом вспыхивает магний или электросварка. Но я был ослеплён не вспышкой…
Птицы были яростной белизны, как иней в солнечных лучах, как расплавленный металл. А длинная шея, голые ноги и второстепенные маховые перья — чернее дёгтя, чернее самой тёмной ночи. Гениальный художник — природа — прихотливо бросил в это классическое, строгое и холодное сочетание маленькую деталь, лёгкий мазок: аккуратную длинноклювую головку венчала красная шапочка.
Я насчитал их семь пар. Самки внешне ничем не отличались от самцов. Птицы занимались очень прозаичным делом, расхаживали по болоту, отыскивали, хватали клювами и заглатывали небольших лягушек, но в каждом движении танчо, в наклоне шеи, повороте головы было столько грации! Шлёп-шлёп, шлёп-шлёп — передвигаясь, били они по водяным оконцам лапками. Вот, оказывается, кто рождал эти звуки.
Я лежал, затаив дыхание, унимая расходившееся сердце, потому что ближайший журавль расхаживал в десяти метрах от меня. Если бы не широкий венок из орешника, скрывающий голову, лицо, плечи и часть спины, я бы, безусловно, был обнаружен птицами.
В левую бахилу затекла вода, остро пахнущая болотная жижа холодила грудь и живот, но я не сделал ни единого движения, боясь вспугнуть осторожных птиц. И великое терпение моё было вознаграждено. То, что я увидел, верно, не забуду до конца дней своих. Такое невозможно забыть. Мне часто вспоминается болотистая низинка возле василькового Амура, тяжёлый запах мари, осевшие сугробы туманов и танцующие птицы, словно слетевшие с яркой японской акварели…
