Пришла мать, служанка, сопровождающая ее, принесла поднос с горячим чаем, булочками и пирожками.
Мать сказала, что им всем надо успокоиться, поэтому она заварила чай с ромашкой и мелиссой. Ясмина в ужасе отказалась пить его.
— Ну что ты, Ясонька, чай безобидный, и ты здорова и ромашка с мелиссой тебе не навредят, — пыталась мать уговорить выпить чай, — тебе надо успокоиться.
— Нет — нет — нет, — мотала головой Ясмина, — никаких трав, и вообще я не хочу ни есть, ни пить.
— И я тоже ничего не хочу, — поддержала сестру Альга.
— Нет, девочки мои, надо выпить хотя бы чай.
— Я не буду этот чай с травами, — опять стала отказываться Ясмина, — лучше молока с медом пусть принесут.
— Ну, хорошо, — вздохнула мать и оправила служанку обратно на кухню за молоком.
Принесли теплое молоко, мать вытащила дочерей из кресла, усадила их за стол и заставила выпить чая, молока и съесть по одному сладкому пирожку.
Потом мать увела Альгу, сказав, что сегодня для нее слишком много потрясений и ей лучше отдохнуть в своей комнате. Ясмине мать сказала, что к ней скоро придет отец, а ей надо проведать младшенького.
Когда Ясмина осталась одна, ее опять стали грызть страхи. Вспоминая все, что произошло в холле совсем недавно, она опять испытывала леденящий ужас от того, что совершила, опять боялась, что будет с ней дальше. И ее накрывало безысходное отчаяние от осознания того, что уже ничего нельзя изменить. Если бы она могла вернуться во вчерашний день, то не за что бы не налила этот проклятый настой ландыша в чашку Едвиги.
Отец все не шел, а Ясмину трясло, как будто в ее комнате гулял ледяной ветер, и в ожидании отца, она забралась в кресло, закутавшись в одеяло, которое стащила с кровати.
Отец вошел без стука, молча подошел к дочери, оглядел ее бледное, осунувшееся враз лицо, дрожащие губы, трясущиеся пальцы, вцепившиеся в одеяло и со вздохом произнес:
— Что же ты натворила, Ясмина.
— Папочка, я не хотела… я не знала, что она больна… я думала, что налью ей слабительное, чтобы она на своей свадьбе… — опять стала оправдываться Ясмина и, проглотив более грубое слово, добавила: — чтобы с горшка не слезала.
Взяв возле туалетного столика пуфик, отец поставил его напротив кресла и сел на него. Теперь их лица были на одном уровне.
— Рассказывай подробно, что и как произошло, — велел он, — и ничего не утаивай от меня.
Ясмина стала рассказывать, и зачем-то начала с того, что Фолкет оказывал ей внимание на вечерах. Потом поведала о том, как танцевала с Дэвойром, и как ей было мучительно горько тогда, потому что поняла — все напрасно, она забыть его не может. А очень скоро он станет окончательно для нее недоступен. Рассказала, что Едвига хвасталась своим платьем и тем, как много живых цветов ушло на украшение храма, в котором они будут венчаться. О своем злом недоумении, что Дэвойр любит эту бесцветную и глупенькую сестру Фолкета. А она, Ясмина, при всей ее красоте и обаянии, не смогла завоевать сердце Дэвойра. И, несмотря на все это, травить Едвигу она не собиралась, а уж тем более убивать.
