Авто в облаках | страница 10



Порой, к ушам поднявши плечи,
Гримасы корча стенам комнаты,
Он пляс «Недоумелой свечки»
Танцует, грустный и непонятый.
И, ярый враг земным заботам,
Вдруг вскрикнет юно и восторженно;
«Ау-а-ач! Торгую потом!»
В кафе за вазочкой с мороженным.
Лишь изредка, томясь в печали,
Судьбой безжалостно развенчанный,
Рассказывает о морали
И о какой-то чистой женщине.

Ночь

Пройдя рубинные подмостки,
Она плывет, едва жива,
Роняя золотые блестки
Из шелкового рукава.
Верна Ее лебяжьим чарам,
Неутомимая во век,
Земля скользит зеленым шаром,
Покрыта паутиной рек.
И мы, встревоженные дети,
Как тени робкие летим
В Ее серебряные сети,
Ниспавшие сквозь звездный дым.
И над землей, едва белея,
Она, безлюбая, царит
И светом лунного елея
Ее покатый лоб покрыт.

Рондель месяцу

В холодном небе тонет гарь
И туч неряшлива прическа…
Желтей и мертвеннее воска
Глухого вечера алтарь.
Зажегся газовый фонарь
Над грязно-серым лбом киоска;
В холодном небе тонет гарь
И туч неряшлива прическа.
В закатный стынущий янтарь
Стрижей бросает ветер хлестко;
В витрины, не теряя лоска,
Глядится лунный серп, как встарь,
И в сером небе тонет гарь.

Перед ленчем

Сидя в ивовом кресле, гладко выбритый денди
Раскрывает газету, и встают перед ним
Темно серые дюны и туманный Остенде,
И кресты колоколен за каналом глухим.
И пред мраморной виллой в ожидании ленча
В дни безумных полетов над Ламаншом седым.
Он читает спокойно донесения Френча
И пускает из трубки сизо-пепельный дым.

Фантаза о Врубеле

Л. М. Камышникову.

Тая печаль в стеклянном взоре,
Овеян вихрем вещих снов,
Любил ракушки он у взморий
И крылья синих мотыльков.
Любил лиловый бархат сливы,
И росный ладан на заре,
И радужные переливы
В прозрачном мыльном пузыре.
И не архангельские трубы-ль
Запели горестно в тот час,
Когда на мягком ложе Врубель
В бреду фиалковом погас.
И соскользнув с сапфирной дали,
Чтоб завершить его судьбу,
Две радуги, скрестись, венчали
Творца – в сиреневом гробу.

Вадим Шершеневич

Из цикла: «Быстрь»

Сергею Третьякову.



«Безгрудой негритянкой прокинулись черные пашни, веснея…»

Безгрудой негритянкой прокинулись черные пашни, веснея,
Сквозь женские зрачки, привинченные у оконного стекла,
И пляшущая дробь колес, набухая и яснея,
По линолеуму корридора и по купэ протекла.
А юркая судорога ветра зашевелила шершаво
Седые пряди берез над горизонтным лбом,
И из прически выскакивал, с криком «браво»,
Зеленой блохою лист за листом.
И огромной заплатой на рваной пазухе поля
В солнце вонзился вертикальный плакат папирос,
И кисть речной руки, изнемогшая в боли колик,