Островитяне любят делать подарки; во время продолжительной работы у далекой бухты к нам подошел один из жителей этой глухой части острова и преподнёс три палки сахарного тростника, объёмистых и длинных.
Хозяйки «Огюры» постоянно совали в руки моим детям то «сембей», то «моччи» (битый варенный рис), то редьку, как раз выросшую в январе.
Учитель местной школы, малый с необычайной широкой спиной, знаток «Джиу-джиццу», не появлялся иначе, как держа в руках пару местных апельсин, или же дыню, обладавшую, впрочем, более внешними качествами.
Несколько раз мне приходилось писать невдалеке от большой сельскохозяйственной школы, контингент учащихся коей состоял из мальчиков возрастом от десяти до восемнадцати лет; дисциплина и порядок в этой школе были строгими, но учащиеся, живя в благодатном климате вечной весны, всегда на берегу океана, под открытым небом имели здоровый, загорелый вид; правда, некоторые из них были задумчивы и молчаливы и, мало зная японский язык, расспрашивая о месте пребывания их родителей и сколько времени они не видались с ними, меня удивляло слышать наименования различных городов и сроки весьма продолжительные.
С их стороны я встречал ту же приветливость: несколько раз случалось, что дети совали мне карман пакетики с коричневым сахаром.
Подарки были от чистого сердца и, особенно, тронули меня, когда впоследствии я узнал: «земледельческая школа» – ни что иное, исправительная колония – тюрьма, где нет решеток, оград и сторожей, но откуда нельзя убежать не только этим злополучным неудачникам детского счастья, но взрослому, опытному в борьбе со стихией и преследованиями врагов.
Наряду с добродушием, жители островов очень самолюбивы, и настойчиво стремятся к поставленной цели; Японцы очень ценят произведения живописи; – за долго до отъезда многие знакомые на острове стали обращаться с просьбами подарить им «что-нибудь» на память: некоторые давали «художественные заказы», так, например, лавочник, который поставлял за пять верст через бухту уголь и пальмовое масло, хотел увеличить масляными красками имеющуюся у него фотографию Ниагарского водопада.
Местный парикмахер приходил каждый день узнавать – не начата ли работой картина, предназначенная ему, предлагал в обмен свое искусство.
Другие хотели приобрести «память» за деньги; цены предлагались сообразно достатку покупателя, но лавочник дошел до того, что не только заказал свой портрет, рамку для которого выписал за тысячу верст из Иокогамы, но разошелся и давал мне за один из этюдов тридцать иен, и очень сожалел, что я не уступал ему этой картины.
