Завод был оцеплен.
– Нельзя, гражданин. Нельзя.
– Я – Локшин…
– А кто бы то ни было – нам все равно.
Порывшись в карманах, Локшин с трудом отыскал постоянный пропуск и после недолгих переговоров проник за ворота.
– Ничего особенного… Обыкновенное несчастье, – чужим голосом сказал встретившийся на пути директор завода. Небритая в рыжей щетине челюсть его дрожала. – Ничего особенного, – повторил он, – но есть жертвы…
Горел крайний, отделенный от остальных корпусов цех. Рядом дымились развороченные стены заводского склада.
– Гражданин, не мешайте, отойдите в сторонку, – сердито прикрикнул на Локшина пожарный и больно задел его тяжелой шлангой. Дым из черного становился серым, оранжевые языки пламени, внезапно укоротившись, беспомощно заметались под обгорелыми стропилами, пламя, сдаваясь, шипело под мощным напором воды.
По ту сторону склада, где был вплотную примыкавший к стене домик заводоуправления, валялись вывороченные, исковерканные рамы, огромным уродливым листом свисало железо разломанной крыши, беспомощно мокли обломки мебели и измятые листы бумаг.
Кое-как Локшин добрался до входа. В груде разодранных регистраторов, расщепленных стульев, обрывков материи он с пугающей четкостью увидел белый с черной рваной каемкой оторванный палец. Омерзительный, пронизывающий насквозь страх овладел им, и с тошнотой, подступающей к горлу, он выскочил во двор. По двору равнодушные санитары медленно волочили на носилках что-то темное, покрытое нечистым брезентом. Из-под брезента, свешиваясь с носилок, падала изуродованная голова. В сознании Локшина встало лицо черноусого рабкора.
– Если бы еще полчаса – и меня…
Локшин ощутил острую невольную радость и сейчас же устыдился. На чьей совести изуродованный черноусый монтер и разорванный взрывом конторщик? Кто виноват?
Он снова вспомнил сиротливый палец, белеющий на рваной папке обрызганного кровью регистратора и почувствовал себя величайшим преступником.
Глава девятая
Конец карьеры
– Саня!
Услышав знакомый голос, Локшин вздрогнул и, не обращая внимания на предостерегающие жесты конвоира, бросился к выходу. Перед ним заплаканная, волнованная, с сияющими от боли и радости глазами, стояла Женя.
– Я так счастлива, так счастлива!.. Мне говорили, что тебя…
Только много позже Локшин понял, что хотела сказать ему Женя. Легенды, ходившие по городу об арестах в комитете по диефикации, о раскрытии вредительской организации, породили слухи о том, что и Локшин и Лопухин и, кажется, Андрей Михайлович расстреляны.
