-- Да помилуйте! Да что это, Господи Боже мой! Ужъ я свое добро отдавать стану! Вотъ тебѣ разъ! Вѣдь, я не укралъ у него: онъ самъ меня тащилъ да просилъ....
"Ну, если ты еще будешь со мной спорить, такъ я раскрою весь твой обманъ."
-- Да, пожалуй, раскрывайте, что знаете! Меня еще и самъ начальникъ обманщикомъ-то не называлъ! Еще я своими трудами живу! Да...
"Горячиться, любезный, не для чего! Лучше скажи-ка мнѣ: отъ-чего у твоей фляги два крана?"
-- А вамъ какая надобность? Да что такое, Господи! Вотъ-те еще!
"Хорошо! Когда ты не хочешь сказать этого самъ, такъ я разскажу все. Послушайте вы, Камчадалы! Вотъ васъ какъ обманываютъ...."
Протопопъ объяснялъ обманъ Фельдшера. Камчадалы, выслушавъ его, какъ они ни кротки и ни миролюбивы, на сей разъ, противъ всякаго ожиданія, пришли въ ужасную ярость, и разбивъ въ дребезги флягу, принялись было и за самаго хозяина, такъ что обманъ его обошелся бы ему весьма дорого, если бы самъ же протопопъ не уговорилъ ихъ; однакожъ, не смотря на сіе заступленіе, Фельдшеръ, выходя изъ юрты, кинулъ на своего защитника самый ужасный взоръ, и ворчалъ, стиснувъ зубы: "добро ты, сѣдая борода! Ты путемъ поплатишься со мою за свою штуку!"
Шумъ, происшедшій при изгнаніи продавца водки, привлекъ въ юрту еще двухъ человѣкъ, до того времени прогуливавшихся по берегу моря. Одинъ изъ нихъ былъ юноша, довольно высокаго роста, статный и прекрасный собою, но примѣтно изнуренный болѣзнію; а другой -- молодая, миловидная дѣвушка, по видимому не Русская и не Камчадалка: ибо къ правильнымъ, прелестнымъ чертамъ лица и большимъ чернымъ, огненнымъ глазамъ присоединялись смугловатый цвѣтъ и черные волосы. Узнавши о неважности происходившей ссоры, они опять принялись, по видимому, за прерванный разговоръ и, казалось, вовсе ничего не видѣли изъ окружавшаго ихъ.
-- Неужели вы не отыскали своихъ родителей, когда и выросли? -- спросила дѣвушка съ глубочайшимъ участіемъ.
"Я не имѣлъ ни малѣйшей возможности этого сдѣлать. Въ воображеніи моемъ совершенно изгладился ихъ образъ, и самое похищеніе мое весьма слабо обрисовывается въ моемъ умѣ: видится, точно какъ въ сновидѣніи, какой-то праздникъ, такое множество народу, огромный садъ -- и все это такъ сливается съ мечтою, что я почти самъ не знаю: сонъ ли это дѣйствительно, или существенность. Одна Марина могла сказать мнѣ объ этомъ; но она была сослана въ Сибирь, и сколько ни старался я, даже и въ нынѣшній проѣздъ мой, узнать, гдѣ она находится, ни какъ не могъ."
