из Соломенного проулка
[32] или теолога XVII века – с которой он анализировал как капитал, так и его две тени, сталинистскую («концентрированное зрелище») и демократическую («расфокусированное зрелище»), не переставала меня восхищать.
Но настоящая проблема в другом – она ближе и вместе с тем более непроницаема. Уже в одном из своих первых фильмов Ги говорил о «сокрытости частной жизни, о которой у нас есть лишь смехотворные документы». Ги, как и вся западная политическая традиция, не мог справиться именно с этой интимной сокрытостью. И все же термин «построенная ситуация», который дал название группе[33], подразумевал, что можно найти что-то вроде «северо-западного прохода в географии подлинной жизни». И если в своих книгах и фильмах Ги так упорно возвращается к своей биографии, к лицам друзей и к местам, где он жил, то это потому, что он смутно предчувствовал, что именно там скрывается тайна политики, о которую разбивается любая биография и любая революция. Истинно политическая стихия заключена в сокрытости частной жизни, и тем не менее, если мы попытаемся ухватить ее, она оставит у нас в руках лишь невыразительную, скучную повседневность. Политический смысл этой сокрытости – которую Аристотель, под именем zoé[34], одновременно включил в полис и исключил из него – я как раз начинал исследовать в те годы. Я тоже искал, пусть и иначе, северо-западный проход в географии подлинной жизни.
Ги не испытывал ни малейшего уважения к своим современникам и ничего от них не ждал. Для него проблема политического субъекта сводилась, как он однажды мне сказал, к альтернативе «homme ou cave»[35](чтобы объяснить значение неизвестного мне жаргонного термина, он посоветовал мне ознакомиться с «Le cave se rebiffe»[36], его любимым романом Симонена). Не знаю, что он мог думать об «обыкновенном своеобразии» («singolarità qualunque»), которое позднее участники Tiqqun[37] назвали «bloom»[38] и превратили в возможный субъект будущей политики. В любом случае, когда несколько лет спустя я познакомился с двумя Жюльенами, Купа и Бударом, с Фульвией и Жоэлем[39], я не мог представить себе большей близости и вместе с тем большей отдаленности, чем та, что существовала между им и ними.
В отличие от Ги, читавшего мало, но сосредоточенно (в письме, которое он написал мне, прочитав мои «Замечания на полях „Комментариев к «Обществу спектакля»“», он отзывался об упомянутых мною авторах как о «quelques exotiques que j’ignore très regrettablement et <…> quatre ou cinq Français que je ne veux pas du tout lire»
