В общем-то порядок в соборе соблюдался, но когда вынесли чашу со Святыми Дарами, среди бесноватых начался переполох: все они порывались бежать из храма и, удерживаемые родственниками, орали, мычали, блекотали козлами и визжали. Когда их тащили к чаше, они упирались ногами, крича: «Ой, не хочу, ой, не могу, страшно! Страшно! Ой, обожжет!»
После принятия Даров они затихали, успокаивались, некоторые тут же валились на руки родственников и засыпали, их выносили из храма на травку.
Главным бесогоном и грозой всего бесовского племени был монастырский игумен о. Адриан. Всегда на бегу, лохматый и суровый, тощий старец с ликом неумолимого судьи, он нагонял страх и почтение даже на обычных людей. Но бесноватые не могли выдержать его взгляда и каким-то звериным чутьем угадывали его за версту, крича дурными голосами: «Ой, Адриашка идет, ой, смертушка наша, Адриашка идет!»
О. Адриан действовал, главным образом, в Сретенском соборе у задней стены, где была изображена громадная жуткая картина преисподни и Страшного Суда со змеем – глотателем грешников.
На бесоизгнание народ валил валом. Чин бесоизгнания был страшен и таинственен. Знаю только, что по окончании чина приходилось распахивать в храме все окна и двери, а потом кадить ладаном, чтобы изгнать тяжелое зловоние.
Я хотел взять благословение у игумена Нафанаила, чтобы посмотреть, но он, строго округлив глаза, запретил мне, сказав, что это опасно для жизни. И что набравшись там разбегающихся бесов, яко блох, пропадешь не за понюшку табаку.
Как-то утром пошел я к благочинному, чтобы определил меня на послушание. Благочинный, пожевав губами, посмотрел на меня и сказал:
– Душа на костылях, на какое же послушание я тебя определю? Живи так, ходи в храм, молись за нас, грешных.
Я возразил:
– Батюшка, совесть меня грызет, ведь в Писании сказано: «Неработающий да не яст!»
– Это верно ты говоришь, – благочинный поскреб бороду. – Ну, хорошо, пойдешь дневным привратником на хоздвор? Там и будка отличная поставлена.
– Благословите, батюшка, пойду.
– Ну, так с Богом! Гряди на хоздвор!
Будка, действительно, была замечательная: уютная, окрашенная синей краской, застекленная, с приделанным к стенке столиком, хорошей иконкой в углу, перед которой теплилась лампадка. Внутри стоял какой-то обжитой постный запах, и все кругом прекрасно обозревалось.
Направо были нижние хозяйственные монастырские врата, прямо через дорогу располагался коровник, откуда исходил густой запах навоза.
