Наконец я двинулся, и она свернулась калачиком у меня на руке, ее прекрасные маленькие груди все еще вызывающе смотрели вверх. Я смотрел на нее, женщину-ребенка, существо, столь похожее на эту ее страну, образец контрастов. Когда она лежала у меня на руках, руки, которые почти обнимали ее маленькое тело, я подумал о строчке из индуистской молитвы - Ом мани падме хум - «О, драгоценный камень в лотосе». Это было действительно наглядно, потому что в ее физическом совершенстве было что-то вроде драгоценного камня. Некоторое время она лежала тихо, а затем начала шевелиться. Не открывая глаз, ее рука скользнула вниз по моему телу, а ее губы и язык снова скользнули по моей груди. Глаза все еще закрыты, она поглаживала, прижимала и ласкала с воспламеняющей нежностью, которая была ее и только ее. Я двинулся под ее прикосновением, и только когда я наклонился и притянул ее голову к своей, она открыла глаза.
«Я твоя, Ник», - повторила она и еще раз начала показывать мне, насколько полно и целиком она имела в виду эти слова. Когда, наконец, она снова лежала в моих руках, я заснул,
Для нее было типично, что на рассвете она ускользнула так тихо, что я лишь смутно осознавал ее уход. Когда я проснулся, я был один, солнце было ярким, а мое тело все еще жаждало ее. Я потянулся, встал с постели, умылся и побрился. Я все еще был в шортах, когда дверь открылась и вошла Халин с подносом с чаем и печеньем в руке. В просторном халате с поясом посередине она поставила поднос на кровать и налила горячий крепкий чай. Это открыло глаза и воодушевило. Она сказала всего несколько слов, но ее глаза, глубокие и мягкие, говорили о многом. Когда я допил чай, она сдвинула поднос с кровати, сбросила халат и легла рядом со мной обнаженная.
«Предположим, твой отец ищет тебя», - сказал я.
«Отец знает, что я здесь с тобой», - сказала она небрежно. «Кроме того, он проводит большую часть дня в молитве и готовит своих друзей на ночь».
Несмотря на потрясающую красоту этого гладкого, загорелого, стройного тела, вытянувшегося передо мной, а вздернутые груди так пикантно заострялись, я почувствовал себя неловко, думая о том, что может принести ночь.
«Мне все это не нравится», - сказал я вслух больше себе, чем девушке. «Я не верю в йети, но я не верю, что Гхотак ничего не добьется».
«Он ничего не может сделать», - сказала она. «Мы пойдем с моим отцом к подножию гор. Там были наняты несколько шерпов, чтобы они стояли на страже и следили, чтобы никто не входил в перевал в горы и никто не уезжал до завтра».
