Григорьев огляделся. Он находился в обширной полутемной комнате, посреди которой, за обшарпанным столом, кто-то сидел. Русая голова сидящего покоилась на сложенных на столе больших волосатых руках, а его богатырский храп сотрясал всю комнату, соперничая с издаваемыми стоящим на столе катушечным магнитофоном местного производства воплями на непонятном Константину языке. "Здешняя эстрада" - решил он и тут услышал пробившийся через эту какофонию вполне русский мат. Повернув голову, он увидел сидящего у противоположной стены комнаты лейтенанта, обхватившего руками свою голову. Подбиты теперь у него были оба глаза. Григорьев сразу понял, что того задело дверью и решил было, что ему не избежать новых неприятностей, но успокоился, разобрав, что мат "дважды подбитого" относился к "этой чертовой пружине" и к какому-то пока не известному Константину персонажу, именуемому "хером". Он не вполне уловил связь между этим самым "хером" и пружиной, обнаруженной им на двери. Наконец "подбитый" встал на ноги и направился к кавалергарду. Тот так же попытался подняться, опершись спиной на дверь.
Внезапно с улицы послышались крики и в следующий момент дверь распахнулась под ударом могучего кулака, отшвырнув не успевшего выпрямиться экс-поручика прочь. В полете он врезался головой в живот лейтенанта и вместе с ним покатался по полу. А в комнату ввалились трое полицейских, тащивших упирающегося и плачущего рыжебородого. Его черный плащ отсутствовал, бывшая когда-то белой рубаха порвана, но серые мешковатые брюки и черные калоши остались на своем месте.
Полицейские, оглядевшись, увидели своего начальника, корчащегося у ног задержанного и что-то заподозрили, ибо отпустили свою жертву и взялись за палки. Чувствовал себя Константин отвратительно, голова гудела, желудок и прочие потроха словно пытались вырваться из раскаленного нутра, в такой ситуации драка могла только еще ухудшить его состояние. К счастью для него, лейтенант пришел в себя и, заметив, что оставленный без присмотра рыжебородый пытается улизнуть на четвереньках, закричал: "Дурачье, держите Камского!". Полицейские немедленно развернулись и ухватили рыжебородого за штаны. А лейтенант, стоная и проклиная все тех же пружину и "хера", с помощью Григорьева поднялся на ноги, сопровождаемый криками рыжебородого, из которых кавалергард узнал, что тот является известным местным композитором и другом верховного комиссара Его Императорского Величества в зауральских землях. Упоминание имени грозного графа Несвияжского впечатлило экс-поручика, но не полицейских. Мордоворот ухмыльнулся во весь рот и заметил: "Дальше Ижа не пошлют!". Эта проклятая фраза выбила из Константина весь хмель. Он стоял у обшарпанной стены тускло освещенной сквозь грязное стекло окна комнаты полицейского участка на самом краю света. Всего месяц и 5 дней прошло, как он гарцевал на своем Вороне на параде в честь дня взятия Владивостока и ему пожимал руку сам Государь-император. Проклятый Мавродаки! Он за все ответит! Константин стиснул зубы и сжал кулаки, готовый сокрушить любую стену. Но эти стены не стоили даже того, чтобы их ломать. Ярость исчезла так же быстро, как появилась, остались горечь и абсолютная безнадега. Ему захотелось выть, как последняя дворняга. Кто он теперь? Бывший поручик кавалергардов, бывший дворянин, бывший ...
