— Нет! Пожалуйста, не надо! — кричала я.
Да разве меня кто-то слышал?
Рассвирепевшие женщины нещадно дергали меня за волосы, колотили по спине чем придется, разорвали и содрали с плеч даже платье, оставив в одной исподней рубашке.
— Сгинь, проклятая! — не унималась Руна, передавая поглотившее ее безумие остальным.
— Извести ведьму!
— Сжечь ее!
— Я не ведьма!
На миг показалось, что кто-то пытается воззвать к их разуму и защитить меня — кажется, я узнала голос Ниты, или это была Грислинда? — но глаза уже заливала кровь из разбитой головы, вырванные из косы волосы клочьями свисали надо лбом, мешали что-либо увидеть. В озверевшей толпе мне померещилось лицо Миры — холодное, бесстрастное — и камень в ее руке. Или всего лишь почудилось?
Страх и отчаяние придавали сил, но навалившиеся гурьбой женщины не позволили мне вырваться, схватили за руки, раздобыли веревки и связали запястья за спиной Мары, заставив обнять ее, будто лучшую подругу.
Град камней продолжал сыпаться на незащищенную спину, но страшнее всего были искаженные яростью женские голоса.
— Масла, масла подлей! Да не жалей!
— Сюда, прямо на солому!
— Подбрось еще!
— Кремень! У кого кремень?!
— Где светоч? Получше окунай! Пусть как следует разожжется!
Я заплакала, все еще силясь вырвать запястья из пут:
— Не надо! Пожалуйста! Я ничего не сделала! Я не ведьма! Прошу вас!
— Илва! — словно во сне, мне почудился голос Энги. — Не троньте ее, стервятницы!
— Да вы что, бабы, совсем ополоумели?! — голос Ираха слышится взаправду, или разум играет со мной злую шутку?
Громкая ругань Хакона заставила меня зарыдать еще громче: кажется, я спасена!
Чей-то нож рассек тугую веревку на запястьях, и я упала на колени, все еще обнимая липкую от смолы и меда Мару. Меня подхватили сильные руки и взвалили на широкое плечо. Полуслепая из-за прилипших к лицу окровавленных волос, окоченевшая от кусачего мороза, я бездумно обняла своего спасителя и ощутила родной запах: Энги.
— Потерпи, Илва, — приговаривал он срывающимся хриплым голосом, — сейчас будем дома.
Я всхлипнула, роняя слезы ему на затылок и крепче обнимая за шею. Хотелось сказать, как сильно я люблю его и как благодарна за то, что он вернулся и успел меня вызволить, но замерзшие губы не желали слушаться, и слова потерялись в горьких рыданиях.
— Потерпи, Илва, — твердил он, словно молитву в ответ на мое мычание, — все будет хорошо. Больше тебя никто не обидит.
Слезы душили, боль разливалась по избитому телу, зимний холод сковывал сцепленные в замок руки.
