Кармен хмыкает, а Соломин, выпустив изо рта струйку дыма, протяжно говорит:
-Да-а...
- Виктор Алексеевич! - удивляюсь я его реакции. - Так ведь никто не унижен:
ни Бог, ни Дева Мария. Просто тонко схвачено противоречие в Святом Писании.
- Так-то оно так, - вздыхает дед. - Но все равно есть в нем некое скрытое богохульство... Какой-то одесско-еврейский анекдот. Это я вам как цензор говорю...
- А вы больше кто: цензор или антисемит - а, господин генерал? - ехидно выпаливает Анна и гордо задирает свой многонациональный нос.
- У нас, деточка, - спокойно пускается в объяснения мой шеф, - у старых чиновников, антисемитизм был эдаким правилом хорошего тона. Но в глубине души абсолютное большинство антисемитами не являлись. Вот у меня, например, Исаак Бабель - один из любимейших писателей. Какой же я антисемит при таких вкусах?..
Манеры у нас были другими. Это как за столом: можно есть вилкой и ножом, а можно и руками. Суть процесса не меняется. Лишь бы куски изо рта друг у друга не вырывали.
- А сейчас, по-вашему, вырывают? - не отстает Анна.
- Сейчас рвут, - грустно кивает Соломин. - Мало того: животы друг дружке вспарывают, чтоб уже проглоченное вынуть.
- Страсти-то какие! - восклицает Кармен. - А разве лично вам не приходилось принимать решения - в рабочем порядке, так сказать, учитывая национальный признак?
- Господи, как ты мудрено сказала! - вскидываюсь я. - Вопрос - как на прессконференции.
- Аня хочет знать, зажимал ли я писателей-евреев, - дед выразительно смотрит на меня поверх очков. - Если плохо писали, то зажимал.
Соломин говорит добродушно, но это его добродушие подкручивает Кармен еще больше, чем сами ответы.
- Что значит - плохо? - недобрый огонь начинает плясать в ее глазах, и она хватается за сигарету.
- Какой-то странный у нас разговор, - искренне недоумеваю я, чувствуя тайну, и беру бутылку чтобы налить.
- Ладно, молодежь, - начинает подниматься с кресла дед. - Пойду-ка я заночую. А вы гуляйте. Мешать не будете, - и нетвердой походкой направляется к деревянной стене-гармошке, отделяющей спальню от гостиной.
Водка, легшая на старые дрожжи, делает походку старика еще более неуверенной. Он с трудом сжимает "гармошку", чтобы пройти к постели, и я поднимаюсь помочь.
- Ничего, Андрюша, я сам, - кивает Соломин и захлопывает створку прямо перед моим носом.
- Ты чего это на деда наехала? - возмущенно набрасываюсь на Кармен.
Рука Анны с зажатой в пальцах сигаретой дрожит. Я вижу, что Кармен волнуется, но не могу понять - почему?
