Кира заметила, что, когда Давид подходил к ней, разговоры за соседним столиком стихли. Двое мужчин и женщина лет пятидесяти переглянулись, жестами дав понять друг другу, что лучше сейчас помолчать. Кира узнала ее, это была одна из докладчиц. Когда Давид ушел, они вновь оживленно защебетали. Кира прислушалась.
– …ты даже… – Слова тонули в музыке блюз-бэнда, игравшего на сцене. – …сколько он денег во все это вбухал.
– Миллион…
– Больше! Лучше бы на благотворительность отдал! – Реплика принадлежала женщине (на такой ядовитый тон не способен ни один мужчина). – И такой весь лощеный, блестящий, ну точно майский жук.
Эти люди не верили Гринбергу. Не верили, как и подруги Киры, спорившие с ней в Москве. Как журналисты, ищущие в нем и в его делах малейший изъян, чтобы за него зацепиться. «А я-то ведь… – усомнилась Кира в очередной раз. – Он слишком успешен и богат, слишком любит широкие жесты, чтобы прослыть добрым. Он слишком нескромный, и зависть к нему перевешивает, причем перевешивает всегда, какое бы количество этого мерзкого чувства ни находилось на чаше весов – пусть даже грамм. Время жертвенности давно прошло. Наша эпоха не может породить отречение от личного во имя чего-то великого. Никто не сделает шаг без оглядки на свой кошелек. Наверное, это надо принять, принять рождение новых „героев“ – холеных, состоятельных, благотворящих не бездумно, а очень расчетливо. Готовых спасать мир, гореть идеей, но при этом не жертвуя ни каплей своего комфорта и статуса. Их безумство продумано, их жертвы должны обернуться финансовой прибылью, иначе нет смысла».
Музыканты доиграли мелодию, и на сцену вышел Давид – поприветствовать собравшихся. Он и вправду был сегодня слишком холеным. Трудно поверить, что это и есть последняя надежда цивилизации. В нем не хватало трагичности, надлома, страдания в глазах.
Кира следила за его стандартной, без изысков речью, за фотографами и журналистами, не упуская из виду все еще плывущие меж гостей облака. Все-таки это было чертовски красиво, и плевать, сколько на это затрачено. Она самонадеянно думала, что знает о Давиде больше, чем остальные, и еще раз искренне восхитилась шефом. Даже умилилась. Ей почему-то захотелось поговорить с ним по душам, защитить, рассказать, как он выглядит в глазах других. Образ непонятного гения был еще привлекательнее для сердца, чем просто успешный бизнесмен. Но он по-прежнему, даже после вчерашнего, оставался для нее шефом, наставником, учителем.
