Людей в парке в дневное время почти не было, и это еще больше вырывало его из городского контекста.
Как будто вчера, она вот так же сидела под деревом. Только под сливой, а не под дубом. И ела сливы, а не булку. Было это в Алма-Ате у бабушки, Кире только-только исполнилось шесть. Тогда ей хотелось не исчезнуть, спрятавшись от мира, а общаться, общаться и играть. И еще очень хотелось найти Катькин зарытый кладик под стеклышком. И притащить с улицы котенка, собачку, птичку со сломанным крылышком. Так она и делала. Мать и бабушка сначала скандалили, потом привыкли к постоянному присутствию в доме новой немытой, блохастой живности. Вот он – настоящий альтруизм, который может быть лишь у детей. В подростковом возрасте он отмирает, как рудимент, и подменяется завуалированными амбициями.
Мысли текли спонтанно, порывами, как ветерок, – то налетая, обдав свежестью, новизной, то затихнув и спрятавшись в кроне могучего дуба. «Ладно, пусть уж носят свои „Патек Филиппы“, отдыхают на курортах и жаждут денег, чем не делают ничего. Разве бывают на свете чистейшие чувства, без примеси? 999,9 пробы? Всегда есть что-то в довесок – любовь не существует отдельно от ощущения обладания, ревности или страха. Как чувство юмора без сарказма. Прощение без капли самоуничижения. Радость победы без самолюбования. Альтруизма в чистом выражении не бывает. Главное, чтобы решающий „пакет акций“ был у босса-альтруиста, остальное можно раздать по мелочам и амбициям, и жажде безопасности, и комфорту. Пусть конкурируют между собой, но босса не трогают. Он знает, он спасает мир. Даже к материнской любви – самому безусловному из чувств – примешано столько эмоциональных оттенков, страхов, эгоистических проявлений, что требовать от взрослых дядек отказаться от всего, что приносит на заманчивом блюде цивилизация, ради смутного, нестабильного сочувствия планете совсем уж глупо. Кто знает, что за двойное дно было у матери Терезы. А я… Я всего лишь трусиха. Беспокойная, нервозная зайчишка-трусишка, которая боится, что ей не хватит в ближайшем будущем воды, что придется дышать отвратным воздухом и сражаться за место у плодородной грядки. Страх – вот что мною руководит. Переживаю за свою шкуру. Потом уже все остальное – голодные негритята и белые мишки, оставшиеся без снега. Я всего лишь человек. Слабый, неуверенный, несовершенный, но борющийся с этим. Нельзя требовать от других того, что сам воплотить не в состоянии».
