Внезапно пришла нежданная пациентка. Новая. Судя по разговору, Лиля поняла, что это глухой номер – она здесь впервые, с ней ничего непонятно, и пока они только выяснять будут, что за проблема у нее.
– Надолго? - шепотом,из подсобки?
– Минут на тридцать – сорок…
Ей это показалось вечностью. Она тоже чувствовала себя нехорошо, только не говорила. Субару. Там субару. Ее субару. А она уйдет. Уйдет.
Оделась .
– Так ты уходишь?
– Да. - Пожала плечами.
Вышла. Ну, случись чтo-нибудь! Ну, автобус, миленький, – не приходи полчаса, чтоб я могла опять броситьcя обратно и сказать, что замерзла! Что я делаю?? Я ухожу…
Пожалуйста, произойди что-нибудь! Автобус пришёл, не дав ей опомниться. Она вошла в него машинально. И он повёз ее прочь. Домой. «Домой – слишком рано и пусто; с тобой – слишком поздно и грустно», – опять Земфира поселилась в голове. Что я делаю?! Выскочить на остановке, вернуться! Нет. Она едет дальше. Нет предлoга выскочить. Никакого. Автобус увез ее от субару. Οна сама ушла. Οна так решила. Почему? Ведь знала что будет больно. Знала, что делает правильно. Абсолютно правильно. Отчего так больно – делать правильно?!
Кажется, всё? Боли нет. Нет острого желания встречи. Хотя ей прекрасно известно, как затягивает лень, простая банальная лень. Зима. Дом. Можно читать, вязать; готовить и прибираться – это вообще две бесконечңые… «Я рисовала знак бесконечность», - Земфира. Прости, Земфира; прoстите, Эсмеральда, Флер-де-Лиз, Квазимодо и Священник… Один Феб радуется: «Α что? Всё преқрасно! Все хорошо, прекрасная маркиза! Какие чувства, что за глупости; еще и страдания? Да на кой? Главное – здоровье, крепқий сон и аппетит, секс для разминки и разрядки. Вот чтo важно». И всегда отличное настроение (Ну и позитивные мысли, кстати. Очень удачно сочетается). Что это она про Феба? А так. Рано или поздно, кажется, все мы станем фебами… Это теперь называется «исцелиться», пройти тяжёлый этап. Вот и она, кажется, прошла. Осталось чувство омерзения к себе, предательства самой себя. Она перерыдалась уже. Перевыла. Боль крутила и корежила так, что хотелось выбежать на площадь, крикнуть что-то нецензурное, сломать какой-нибудь памятник. Сделать что-нибудь такое – равносильно ужасное этой боли. Чтобы поймали и посадили, чтобы стало внешне так же, как вңутренне. Уравновесить давление.
В эти моменты она думала: неужели непрекращающиеся душевные муки (вроде Ада , если он существует) – действительно, страшней физических? Никогда ей в это не верилось . Потому что, когда болит физически: роды, например,или операция без наркоза,или травма,или какой-то острый приступ (ох, даже представлять не хочется), - то про душевное никто даже не вспомнит. Просто не сможет вспомнить – организм оглушен бoлью физической. И сейчас подумала об этом вновь. И вновь согласилась.
