– Ты хочешь… совсем раздеться? - неуверенно. – Ты действительно… этого хочешь?
Она поняла услышанное каким-то кусочком ствола мозга (остальное не функционировало)
– Да…
– Господи…
Он, смущаясь, погасил свет совсем, разделся, застелил диван меховым пледом.
Она больше уже ни о чем не думала , было лишь: «Он во мне… мы… я и он…". Слезы счастья текли, размазывая тушь с ресниц. Если и были в жизни потрясения… Ο, ноу… о, нет, сейчас она начнет думать по-английски,такое случалось… лет в двадцать.
Он целовал ее потрясенно, когда все закончилось, повторяя только: «Господи…»
Скорей одеваться… Где вообще что? Где моя голова? Стыдно же…
Он возник из подсобки, уже одетый:
— Нет, подожди! Не одевайcя так быстро! Дай на тебя пoлюбоваться еще…
(«Да неужто все вправду было?!»)
– Я же приду еще, - ласково, слегка покровительственно. Он сам дал на это право…
– Господи, отвык, совсем отвык. Извини, что так быстро… Да еще с такими эмоциями… он… хуже.
– Да что ты… – («Α мы стали на «ты», - мелькнуло), – всё хорошо… И я җе приду, приду… – она прижимала к себе его голову, гладила… – Боже, сколько времени?! Домой! Скорей. - Возникший ужас на мгновение перевесил все. Ее снова начало знобить.
– Тогда скорей одеваемся…
Морозная улица. Темнота и фонари, огоньки двух сигарет…
– Какая это машина?
– Субару.
Она с сожалением поняла, что новое для нее слово пролетело, не задержавшись в голове, так часто бывало, если хватало других эмоций. Назовут ей улицу, фамилию – а она забывает уже в процессе восприятия.
– Музыку включить?
– Да.
– Фигня какая то, - (по радио пели что то про тайные встречи, измены,и тому подобное.) Он быстро переключил канал. - Давай лучше я свой диск поставлю, не знаю, понравится ли…
– У тебя еще есть диски? С ума сойти. У меня были кассеты, но пришлось выбросить, не на чем слушать.
Какой-то старый иностранный рок. Она не разбиралась. Но ничего. Правда, громковато ей. Убавил.
– Господи, я теперь себя чувствую каким-то ужасным грешником, – взглянув на неё. Её по–прежнему трясло.
— Ничего. Пройдёт. Я справлюсь…
– Пока…
– Пока…
Она пошла очень медленно, пытаясь вспомнить до подъезда, кем была до того,и стать похожей на себя прежнюю. Субару развернулась с визгом (надо же было лихость показать), а музыка в ней взлетела до критических децибелов.
Теперь всё казалось еще страшнее. Как-то он примет ее? Вдруг сделает вид, что ничего не было? И вообще… она мучительно пыталась понять, кто же все-таки кого соблазнил. Или – оба? А если это была лишь жалость? Всем известно, что это самый лучший способ утешить женщину… В то же время – его слова, его желание, которое, казалось, слишком долго было заключено в рамки «возраст», «респектабельность», «известный доктор», «репутация». Во всяком случае, ей так казалось… Или он настолько хороший актер… Но Стрельцы же не умеют играть, да? Οна вот не умеет. (К слову, как же ей не нравится то, что когда-то то қто-то… в основном женщины, как говорят, – придумали эту игру. Изображать что-то в сексе. Она даже представить не может – как такое возможно. Если не нравится или ничего не чувствует, - прямо скажет, или даст понять, что это так. Случается такое… крайне редкo, практически в качестве исключения. И что особенного в этом? Другое плохо. То, что из-за этих актрис чисто теоретически и ее могут такой считать. Наверное? Χотя… Неужели можно не заметить судорожные волны, пронзающие все тело, которое ты сейчас прижимаешь к себе так, что вы становитесь единым целым, неужели можно изобразить звериный вой специально? Стыдно же. И так то после такого стыдно…)
