Четкий конфуцианский аспект этого образа и трактовка ряда исторических фактов привнесены в шихуа, как представляется, его автором, однако следует иметь в виду и те моменты биографии Сюань-цззана, которые могли дать повод для этого. Так, возвращавшийся из путешествия Сюань-цззан был уже не тем Сюань-цззаном, который, нарушив запрет императора, отправился на Запад. Из Индии возвращался во многом другой человек - осознавший (или вынужденный в целях самосохранения осознать) совершенный им когда-то проступок. В 644 г. из Турфана Сюань-цззан направил императору Тай-цззуну письмо с извинениями за самовольный отъезд из страны. В письме он сообщал также, что, находясь в других странах, он всячески прославлял императора и его добродетели, чем завоевал ему уважение среди иноземцев. Такая деталь в поведении исторического персонажа, встреча, устроенная ему по приказу Тай-цззуна, и последовавший затем императорский указ могли, конечно, дать основание автору шихуа «подправить» своего героя и его поведение, представив образцовым подданным в соответствии с официальными нормами социальной конфуцианской этики (и автор, видимо, недаром иногда как бы полностью отождествляет Трипитаку и Сюань-цззана, называя своего героя обоими этими именами, гл. 3).
Что же касается буддийского аспекта образа, то, по нашему мнению, здесь, наоборот, произошел отход от ортодоксальности. Религиозная героизация Сюань-цззана достаточно четко прослеживается в его биографии (как, впрочем, и в других сочинениях буддийской биографической литературы), включающей материалы из народных преданий, однако «Жизнеописание» построено в целом на реальных фактах. Элемент популярный, народный дополняет и расцвечивает конкретные исторические данные, придавая им религиозное истолкование, возвеличивающее добродетельного монаха[249]. Шихуа утрачивает, по существу, исторический характер: отдельные реальные события или факты здесь можно выявить лишь как темы абсолютно свободной импровизации, не ограниченной историческим источником заимствования и допускающей вымысел, домысел и любой, нужный автору, аспект трактовки. Легендарный же материал вводится в повествование максимально широко и интерпретируется совершенно свободно. Все это приводит к гиперболизации образа Трипитаки как буддийского персонажа. Таким образом, по-видимому, представления о знаменитом танском монахе, бытующие в народной среде, т. е. в сфере распространения простонародного буддизма, являются основой религиозной, буддийской гиперболизации образа Трипитаки (недаром с его именем и путешествием в
