— Детский сад! — говорит бабушка, поставив руки в боки. — Максим!
— Козел! Отпусти меня! Пож-ж-жаа-а-алуйста! Хва-а-атит!
Люблю слушать её смех. Когда Мила была совсем маленькой, я подходил к качающемуся креслу, где она сидела как мышка, и называл пирожком. Щипал за пухлые щечки и изображал всякие рожицы, а она закатывалась в таком смехе, что потом начинала икать. Я чувствовал себя самым крутым старшим братом. А сейчас, почему-то, редко когда могу назвать себя таким.
— Балда ты, Макс, — говорит она мне, опустив глаза на испачканный йогуртом пол. — Будешь продолжать в том же духе, не сделаю себе татушку на шее.
— Мы ведь договорились! — с фальшивым беспокойством восклицаю я.
— Ну, не знаю. Иной раз ты такой противный. Боюсь, что к тому моменту, когда мне исполнится восемнадцать, а это, смею напомнить, будет через четыре месяца, ты так надоешь мне, что я точно откажусь от этой глупой затеи.
Ага, как же!
— Эй! — Поворачиваюсь к ней левым боком и указываю на свою тату на шее. — Это — ты для меня. Ты — мой пульс. И я должен у тебя быть. Мы ведь обещали друг другу.
Мила закатывает глаза и делает вид, что раздумывает.
— Вижу для тебя это очень важно, да? — серьезным тоном спрашивает она. Вот же актриса!
— Еще как, — подыгрываю я. — Ладно. Может, тогда не будем ждать моего совершеннолетия? Поедем на неделе и нарисуем мне твой пульс, м? А то серьезно, ну достал уже своими приколами и вечными придирками. Могу и передумать.
Глубоко вздыхаю и опускаю глаза. Изображаю задумчивость.
— Мм, так ты согласен?
Слабо киваю, словно взвешиваю все «за» и «против»:
— Набить тебе татушку до совершеннолетия?
— Угу. — Вижу, как засветились её глаза. Слишком плохо Мила скрывает свои коварные мыслишки. — Ты ведь взрослый, с твоего согласия мне нарисуют что угодно.
— Тогда ты будешь самой крутой в классе, — говорю я с деланной серьезностью. — Считай: тебе семнадцать, ты в одиннадцатом классе и у тебя татуха на шее. Все станут завидовать.
— Ой, при чем здесь это! Все ведь для тебя. То есть, это значимо для нас.
— Мм…
— Ну, так сделаем?
Улыбаюсь ей и притягиваю к себе. Целую макушку и шепотом говорю:
— Ни. За. Что. Только после совершеннолетия.
Она тут же отталкивает меня и протяжно рычит. А дед громко хлопает в ладоши и поднимает над головой кулаки:
— Есть! Давай, Мила, как вы там говорите… Гони еще одну сотку!
* * *
Мне все не дает покоя её бегающий взгляд. Обычно трещит не умолкая, пока мы едем в город, а тут вдруг молчит, словно мышка. Украдкой поглядываю на нее: прижала к себе дорожную полупустую сумку, задумчиво смотрит в окно…
