. Соловьёв находил, что христианство «разрушено в любой форме», что «современное состояние самой религии вызывает отрицание, потому что религия в действительности является не тем, чем она должна быть»
[141]. Он именовал такую веру ложным христианством или полухристианством.
Таким образом, историческое христианство во многом оказалось духовным явлением того же порядка, что и более древние иудаизм и буддизм, равно как и появившийся позже него ислам. Все они так или иначе подразумевали извечный разрыв между человеком и далеким от него всемогущим трансцендентным божеством. С ним можно было заключить договор (завет), как в иудаизме, можно было представлять его в виде телесного существа, как в буддизме, можно было подчинять всю жизнь его культу и создать для этого мощную иерархическую властную структуру. Такой по существу доевангельский Бог мыслился по образу человека, и действовал он как чудотворец. Это был Бог чудес. Вымаливая у Бога различные блага, человек перекладывал на него всю ответственность за преодоление зла, а свою роль в лучшем случае сводил к внешнему благочестию.
Нравственное ядро христианства оказалось, таким образом, на периферии. Глубины христианства, его сложность и возможности остались не только в целом невостребованными, но и неудовлетворительно осмысленными. Первоначальная ясность Божественного логоса затуманилась; историческое христианство утратило, как выразился И. Ильин, свою «незамутнённость» миром[142]. Именно такую обмирщённую религию Кант именовал «богослужебной». Вместе с тем, утверждал он, «страшен Бог без морали».
Стоит прислушаться к о. А. Шмеману, полагавшему, что «на свете существует… очень могучее явление: религия без Бога, религия как средоточие всех идолов, владеющих падшим человеческим “нутром”»[143]. «Весь теперешний кризис христианства, – писал он, – в том и состоит, что рухнул “быт”, с которым оно связало себя и которому, в сущности, себя подчинило, хотя и окрасило его в христианские тона». О. Шмеман говорил, что «религия перестала быть основным term of reference, основой “мироощущения”, пускай и слабой, но “оценкой” всех “хотений”». Подлинное же назначение церкви он видел как раз в том чтобы, «отказаться от какого бы то ни было участия в самой логике, самой тональности этого мира»[144].
Сложилась парадоксальная ситуация: с одной стороны признаётся, что, христианство с его мифологией, его представлениями о ценности и достоинстве каждой жизни, о свободе воли и личной ответственности сыграло в истории западной цивилизации уникальную роль, во многом сформировав её основные институты. Именно в этих институтах, прежде всего, в гражданском обществе и правовом государстве, наиболее ярко воплотилась (кристаллизовалась) христианская идея о высшем, божественном достоинстве человека.
