Проявление, развертывание своей богочеловеческой природы есть совместное с Богом творение мира, в котором господство зла было бы ограничено. Это творчество макрокосмично: оно представляет собой общие усилия человеческого рода, призванные не допустить ада на земле. Но творчество и личностно: это обусловлено особостью каждого индивида как микрокосма. При этом его дело не ограничивается почитанием Бога, призывами к нему и ожиданием исходящих от него благ. Человек призван напряжённо трудиться, богообщением преображая себя и таким образом вытесняя зло. Многое доступно ему на этом пути – была бы на то его свободная воля.
Единственно приемлемый образ отношений между людьми – принципиально отличный от тех, что существуют в грешном мире и основанный на любви к ближнему, – определяется верой в Святую Церковь как «тело Христово»: уникальную объединяющую (соборную) нравственную силу. «Церковь в экзистенциальном, не объективированном смысле есть общение (communauté), соборность, – писал Бердяев. – Соборность есть экзистенциальное “мы”»[132]. Понимая христианство как «нравственно-историческую задачу, как общее дело человечества», его положил в основу своей концепции всемирно-исторического развития Вл. Соловьёв. Мыслитель полагал, что смысл истории состоит именно в таком развитии человечества, которое приведёт его к превращению в Богочеловечество.
Исключительность христианства, таким образом, состоит в признании человека существом самозаконным, т. е. – свободным и поэтому лично ответственным за судьбы свою и мира. «С тех пор, как есть Евангелие и есть Слово, – говорил Мамардашвили, – нет ничего, что не имело бы ко мне отношения, и нет делегирования мысли, делегирования ответственности. Таков первичный, евангелический смысл христианства. …Евангелие говорит: ничего не предваряется ни Законом, ни пророком – твоим собственным усилием берётся»[133].
Нетрудно увидеть, что именно тринитарность христианства показывает, как имеющий природное происхождение человек может оказаться в сверхприродном состоянии Сознания-Бытия. Так снимается противоречие между разумом и верой, представлявшееся плоско рациональной мысли абсолютным и неразрешимым. Именно так христианская ценностная система проявляет, с одной стороны, свою действительную сверхприродность, а с другой – свою универсальность.
Вести речь о христианстве побуждает не только наша принадлежность к культуре, на нём основанной. (Именно на фундаменте христианского знания о человеке, во многом ставшего наследником греческой философии, и возникли западноевропейская философская мысль и гуманистическая культура в целом.) Главное соображение заключается в том, что оно парадоксальным образом прорастает в философии сознания. Оказывается, что родившаяся в христианстве идея тринитарности предлагает человеку способ спасения, в сущности тот же, о котором говорит и философия сознания. Последняя, как мы видели, видит жизненную задачу человека в том, чтобы состояться, сбыться, прожить действительную жизнь, а не случайную, не имитацию. Это знаменательное совпадение. Э. Соловьёв ясно показал: философия сознания Мамардашвили по существу представляет собой именно экзистенциальную сотериологию
