Иллюзия прогресса: опыт историософии | страница 48
Наше время, как мы уже видели, ставит идею о всеохватывающем общественном прогрессе под сомнение. И это понятно: такой «прогресс» очевидно не охватывает сферу нравственности, хотя и нельзя, конечно, сказать, что человечество осталось на уровне варварства. Какие же теоретические соображения о пути человечества во времени кажутся в таком случае наиболее предпочтительными? И – немаловажный для нашего разговора эсхатологический аспект – как представлять себе этот конец этого пути?
Христианская эсхатология, которую, понятно, нельзя оставить без внимания, антиномична. Её представление о будущем человеческого рода парадоксально. С одной стороны, история должна закончиться; её итогом будет Апокалипсис, страшный суд и гибель мира, как мы его знаем, под тяжестью своих грехов. Спастись, преобразиться и так избавиться от господства зла – страданий и самой смерти – человечеству суждено уже за пределами нашего мира. Вследствие прорыва в новую действительность наступит царствие Божие – начало «жизни вечной», в которой не будет ни зла, ни смерти и когда появятся «новая земля и новые небеса». Такое царствие не имеет временного измерения, говорил Бердяев; «новая жизнь, новый мир есть царство Божественной истины, вечное, а не будущее, противополагающее себя прошедшему»[103]. С другой стороны, царствие Божие понимается как «царствие внутри нас», к которому можно приблизиться собственным усилием – в пределе вследствие теозиса (обожения).
Бердяев видел историю как таковую именно в свете эсхатологии. Он говорил об истории как о моменте вечности и о её конце как о её же разрешении – воскресении, преображении и наступлении царствия Божия. Мыслитель имел в виду конец человека и переход в вечность уже какого-то нового, совершенного существа. «История, – писал он, – есть, поистине, – и в этом её религиозное содержание – путь к иному миру. …задача истории разрешима лишь за ее пределами. …История только в том случае имеет положительный смысл, если она кончится. …Если бы история была бесконечным процессом, плохой бесконечностью, то история не имела бы смысла»[104]. Соответственно он мыслил и о прогрессе: «в учении о прогрессе бессознательно заложено, тайно пребывает некоторое религиозное упование на разрешение всемирной истории. …Идея прогресса предполагает цель исторического процесса и раскрытие смысла его зависимости от этой конечной цели…, которая не имманентна ему, т. е. лежит не внутри истории, не связана с какой-либо эпохой, …но возвышается над временем»