. Из этой посылки, как правило, выводят в итоге и различное отношение к смерти, труду, власти, этические нормы.
Конечно, отрицать эти различия было бы нелепо, и нужно отдать должное исследователям восточных культур, которые пытаются донести до нас их потаённые смыслы (по-видимому столь трудно расшифровываемые, что подчас стремление раскрыть их средствами современного языка оборачивается некоторым затемнением мысли, глубоко укрытой сложными культурологическими построениями). Нельзя не заметить, правда, что такие смыслы в известной мере размываются именно в результате взаимодействия цивилизаций. Африканистам, например, хорошо известны драматические последствия вестернизации, когда поколение родителей живет в земледельческой общине, а их дети учатся в университетах по западным программам и работают в городах в современном секторе экономики, что ведёт к заметной, а часто и радикальной переориентации ценностных ориентиров.
Едва ли стоит относить к цивилизационным преимуществам традиционализма характерный для него коллективизм (не говоря уж о совершенно неправомерном отождествлением последнего с христианским представлением о соборности, что характерно для российских идеологов). Такой коллективизм порождается общинностью, а этот вид социальности относится к прошлому (коммунистический же коллективизм – химера). Возможности для освобождения человека связаны, напротив, с разложением естественно-природных отношений, с личностным ростом. Обращаться к ценностям общинности в глобализующемся мире – нравятся ли они нам или нет – довольно нелепо.
Подлинной альтернативой миру свободы, пусть даже забывшему в вечной гонке за успехом о нравственных ориентирах (но не утерявшим, впрочем, их безвозвратно), может выступать лишь мир несвободы[36]. Свободы не будет – в каком бы обличье этот мир не являлся из-под пера антизападников: державном евразийском (неоязыческом или квазиправославном), фундаменталистском исламском или же неопределённо «восточном» с акцентом на онтологическую гармонию человека и социальности. В итоге же все эти построения сводятся к более или менее отчётливо выраженной идее о необходимости поглощения человека той или иной формой общности, которая, в свою очередь, оказывается в конце концов эманацией власти. И в данном случае весьма логичной и показательной представляется позиция широкого спектра националистических сил, которые вполне осознанно связывают свой общественный идеал именно с несвободой.
