. Фактически московские князья «стали на бой» и «подняли руку» против «царя». Они отказались только от встречи с ним в генеральном сражении. Как же понимать летописное объяснение действий Дмитрия Донского?
Мнение, что данная характеристика содержит обвинение великого князя в малодушии (поскольку принадлежит, возможно, сводчику, близкому к митрополиту Киприану, враждебно относившемуся к Дмитрию)[391], не представляется убедительным. Весь тон летописного рассказа о нашествии Тохтамыша — сочувственный к московским князьям. Автор с симпатией говорит о победе Владимира Андреевича, о мести Дмитрия принявшему сторону Мамая Олегу Ивановичу Рязанскому, пишет даже фактически о страхе Тохтамыша перед московскими князьями, заставившем его быстро уйти из Северо-Восточной Руси («чая на себе наезда, того ради не много дней стоявше у Москвы»); сочувственно изображено и возвращение Дмитрия и Владимира в разоренную Москву («князь великий Дмитрии Ивановичъ и брать его князь Володимеръ Андреевичь съ своими бояры въехаша въ свою отчину въ градъ Москву и видѣша градъ взять и огнемъ пожженъ, и церкви разорены, и людии мертвых бещисленое множьство лежащихъ, и о сем зѣло сжалишася, яко расплакатися има…»)[392]. Поэтому характеристику мотивов поведения Дмитрия Донского нельзя считать уничижительной. Речь может идти о том, что объяснение отказа от открытого боя нежеланием сражаться с «самим царем» было лучшим в глазах общественного мнения оправданием для князя, более предпочтительным, чем констатация несомненно имевшего место недостатка сил после тяжелых потерь в Куликовской битве. Заметим, что поход Тохтамыша был первым случаем после Батыева нашествия, когда на Северо-Восточную Русь во главе войска явился сам хан улуса Джучи; а если учесть, что Батый в современных русских известиях о его походах 1237–1241 гг. царем не называется, то это вообще первый приход на Русь «самого царя». Очевидно, что представление об ордынском хане как правителе более высокого ранга, чем великий князь владимирский, не было уничтожено победой над узурпатором-Мамаем. Попытка строить отношения с законным «царем», формально признавая его верховенство, но не соблюдая главного атрибута зависимости — выплаты дани (как это было в конце 1380–1382 г.), не удалась.
Тем не менее, к концу XIV столетия определенные изменения в отношении к ордынскому «царю» произошли. В московско-тверских договорных грамотах оборонительная война с «царем» начинает рассматриваться как само собой разумеющееся дело, стороны договариваются о совместных действиях на этот случай
