– Мир? – не выдержав, переспросил Апостол. – Мир родится благодаря ненависти?
– Да, благодаря ненависти! Только она приведет к всеобщему миру! – настойчиво повторил Гросс.
– Ненависть плодит ненависть, и ничего больше... – угрюмо продолжал Апостол. – Ненависть – это трясина, засасывающая одних и отравляющая ядовитыми испарениями других... На такой почве ничего не вырастет...
Гросс не успел ничего ответить, потому что поручик Варга встал и поднял руку, призывая всех послушать, что он скажет.
– Прошу минутку внимания, только минутку!.. Насколько я понял, наш уважаемый анархист ратует за интернациональ?.. Так ведь, господин громовержец?.. Ну, а чем у нас не интернациональ? – все так же игриво спросил он, обводя всех рукой. – Смотри, ты вот – еврей, господин капитан, кажется, – чех, наш глубокоуважаемый доктор – немец, Червенко – русин, Болога – румын, я – мадьяр... Послушай, братец, ты кто? – обратился он к вошедшему и убиравшему со стола солдату.
– Рядовой сто тридцать второго... – вытянувшись, затараторил солдат, но Варга, улыбнувшись, его остановил.
– Все мы рядовые да неприметные, национальности ты какой, спрашиваю?
– Хорват, ваше благородие, – почему-то сконфузившись, ответил солдат.
– Вот и отлично!.. Хорват! – радостно продолжал развивать свою мысль Варга. – А если заглянуть в соседнюю залу, то там найдутся и поляк, и серб, и итальянец... и еще с десяток самых непредвиденных народностей... Вот и выходит, что мы самый настоящий интернациональ!.. И все мы сражаемся плечом к плечу, у всех у нас общая цель, у всех у нас общий враг! – закончил он и, с удовольствием проведя ногтем по ниточке своих усов, сел.
– Преступный интернациональ! – скривившись, добавил Гросс. – Ни до чего мы с тобой не договоримся, Варга. Только зря время теряем. Воин ты хоть куда, герой, а вот что касается идей...
– Это каких идей? Твоих, что ли? Мне они ни к чему! Гляди, как бы военный трибунал ими не заинтересовался! – И весьма довольный собой Варга расхохотался.
Всем почему-то опять стало не по себе, наступило молчание, прерванное глуховатым голосом капитана Червенко, прозвучавшим как запоздалый упрек:
– Все молите бога о страдании... Великом страдании... – говорил он. – Ибо только истинное страдание рождает любовь... Святую, жертвенную...
Апостол Болога поднял взгляд на Червенко – глаза у того сияли сквозь слезы голубым небесным сияньем. И чем дольше смотрел Болога в небесную глубину этих безгрешных глаз, тем бесповоротней понимал, что уже сорвался, уже летит в ту самую пропасть, от которой берегся весь этот вечер. Он хотел было что-то сказать и понял, что говорит уже:
