— Чем занимался? — поборов неловкость, спросила Ева, когда призрак безмолвно удалился, оставив фейр и печенье на прикроватном столике.
— Воскрешающей формулой, — пробормотал Герберт ей в волосы. Обнимая ее сзади, как дома Ева обнимала подаренного Динкой огромного плюшевого медведя: скорее сонно, чем страстно.
— Для меня?..
— Для кого же еще.
Новость была для Евы в новинку. Она-то уже свыклась с мыслью, что без посторонней помощи в деле ее воскрешения некроманту никак не обойтись.
Но, как выяснилось, он все-таки пытался.
— И как успехи?
— Не слишком хорошо.
Повернувшись в его руках, Ева кончиками пальцев обвела фиолетовые тени, кругами расползавшиеся у Герберта под глазами. Лишь сейчас задаваясь вопросом, сколько же, собственно, он спит. Вчера после ухода Миракла они разошлись довольно рано, но Герберт выглядел человеком, который высыпался разве что откуда-то. Да и когда бы ему нормально спать? Вся эта возня с пророчеством, уроки и другое времяпровождение с ней, забота о землях под его управлением, а тут еще и формула…
— Не расстраивайся. Даже для тебя изобрести такое с первого раза было бы слишком сказочно.
— Я работаю над ней неделю, — глядя в точку чуть выше ее бровей, проговорил некромант едва слышно. — Пока не вывел даже черновик, с которым можно было бы приступить к опытам. Слишком много сложностей. Слишком много факторов, которые нужно принять в расчет.
— У тебя сейчас слишком много других забот, чтобы ты мог как следует на ней сосредоточиться, — уверенно напомнила Ева. Искренне радуясь, что анализ собственных ощущений не обнаружил тревоги по этому поводу: меньше всего на свете Герберту сейчас были бы нужны ее расстройства и сомнения. — Как разберемся с пророчеством, дело пойдет на лад. К тому же Айрес может помочь, ты сам говорил.
— Да. Говорил. — Помолчав, он погладил ее губы нежным коротким поцелуем. — Сыграешь мне?
Ева, помедлив, села. Потянулась за Дерозе, думая о том, о чем предпочла бы не думать.
Она хотела, но не могла забыть некогда брошенные Гербертом презрительные слова о «мертвых прелестях». И иногда ей становилось интересно, были ли Герберту самому приятны его проявления нежности — или в первую очередь он проявлял их для нее. С одной стороны, полномерная приязнь при ее текущем состоянии была бы довольно странной — и попахивающей теми интерпретациями истории Белоснежки, где на поцелуй с девой в гробу (пусть даже красивейшей на свете) прекрасного принца толкнули вкусы даже более специфические, чем у достопочтенного господина Грея (не Дориана). С другой, Еве очень не хотелось чувствовать себя… ущербной. Каковой в некотором смысле она и являлась, пусть даже ущербность выдавала себя лишь пониженной температурой.
