Прежде, чем ответить, Красавчик оглянулся на верзилу.
— А мы… мы продолжим, что начали. Отыщем остатки куатов и постараемся с ними разобраться.
— Значит, это правда? Теней больше не существует? Волшебство ушло?
Улыбка Красавчика чуть-чуть померкла, словно слова Шена заставили его вспомнить кое-что из своего прошлого. Он какое-то время молча смотрел на брата Шей, а потом, вдруг быстро сцепив руки за спиной, подмигнул ему со словами:
— Волшебство никогда не уходит. — Развернулся и, поманив за собой верзилу исчез в лабиринте, из которого и появился.
Шей еще долго смотрела им вслед, хоть и понимала, что для подобных сантиментов место не самое подходящее.
— Не пора ли и нам убраться отсюда? — спросила она у Шена.
Братишка, виновато улыбнувшись, кивнул.
— Я понесу тебя, — сказал он. А Шей и не была против. Оставить позади труп червя и мысли о том, что ее брат чудом выкарабкался из сетей Детей Шуота, оказалось до безобразия приятно. Эх. Еще бы с Четрой объясняться не пришлось…
Охотнику за головами без опыта пробиться непросто, и потому легче согласиться на сомнительную работенку, чем сидеть совсем без денег. Так думал Готта Двумелли, когда взялся за заказ на устранение некой информаторши.
Кто ж знал, что поговорка «Всякая мошка отбрасывает тень» окажется настолько правдивой?
Готта Двумелли понятия не имел, почему все в Галактике считали Риомм центром цивилизации. Нет, он, конечно, мог оценить тот блеск, каким столица Империи ослепляла всякого, кому доводилось ступать на ее поверхность, однако… было во всем этом что-то нарочитое, ненастоящее.
Он-то знал, что много сотен лет назад, задолго до того, как Империя стала одной из главных движущих сил на арене галактической политики, планета Риомм была идиллическим миром, практически целиком покрытым водой. Сушу составляла лишь небольшая цепь архипелагов, на которых и зародилась раса разумных амфибий.
А потом пришли люди.
И, как водится, принесли с собой технологии, превратившие Риомм из девственного идиллического мирка в сверкающий экуменополис и главный оплот одной из самых могущественных держав Галактики, а расу аборигенов, некогда его населявшую, — в воспоминание.
За тысячи лет, прошедшие с тех пор, имя расы вытравилось из истории, но редкие следы ее существования все-таки остались. И сейчас Готта по ним ступал.
Историком он себя, конечно, не считал. Да и не было в его интересе ничего академического. Лишь чистый прагматизм. Ведь ни один уважающий себя охотник за головами не полезет туда, где прежде не бывал, без предварительного изучения. А Готта в этом плане проявлял свойственную всем хэфу дотошность и въедливость.
