Еще и сегодня я вырываюсь из его объятий, словно он посыпал мои конечности купоросом. Этот пожар надолго обрекает меня на некую сверхчувствительность: высшая степень сладострастия — о, милая боль! Я стою с содранной кожей и оголенными каналами, словно по ним течет кипящая лава, а в глубине меня — этот снег.
Вдруг вы начинаете бояться, что перешли границы Естества, изнасиловали свою природу. Берег смерти кажется близким, и вас охватывает какой-то священный ужас, впрочем, без сожаления.
Нет, все опять приходит в норму.
Отсюда лишь один шаг до мысли о том, что Естество можно принудить к подчинению, приспособить к своим требованиям, к своей личной экстравагантности, и это воспринимается как победа над ним, как согласие (по крайней мере, с его стороны) не погибнуть от этого.
Сегодня Жан-Пьер Л. сказал мне:
— Существуют праведники и нечестивцы. Вы — ни тот ни другой, и оба в одном лице. Я не знаю никого, кто напоминал бы вас в этом отношении. Возможно, вы — единственный в своем роде: я хочу сказать, что у вас праведная манера замышлять и творить нечестивости.
Я попросил его объясниться.
— Что ж, извольте. В чем причина — в возвышенности взгляда или же чувства? По-моему, это вызвано, скорее, наличием огня и вместе с тем света, который оживляет и преображает их. Вы способны, без ущерба для себя, приручать страсти, познавать на опыте удовольствия, которые не мешают вам продвигаться вперед и даже расти, тогда как всех прочих они тормозят и даже ослабляют.
Между тем я обнаружил в себе нечто чуждое сексу, признанное моей чертой в день моего рождения, и порой на людях я чувствую ее неистовое присутствие, похожее на физиологический позор, но при этом, конечно, горжусь, что после подобного всплеска всегда сохраняю невозмутимый вид.
Пожалуй, самая большая редкость — умение скрывать явные стигматы собственных катастроф.
О, прекрасная медаль, на лицевой стороне которой выгравированы два божественных профиля, а на оборотной сплетаются конечности двух безликих зверей!
Чем меньше способов употребления, тем больше настаивают на их достоинствах и удовольствиях. Неотразимый Дон Жуан, женоподобный извращенец — какая гадость!
Когда ничего не ладится в душе и вокруг, в четверг у меня всегда есть он — вне всякой досягаемости.
Вчера он сказал мне:
— Понимаешь, чудо в том, что теперь я создан для тебя, а ты — для меня. Мы словно правая и левая ладони, которым не обойтись друг без друга.
Исходящее из этих-то глубин сладострастие способно заменить религию.
