— Ах, Уильям, какое же я чудовище!
— Это вы-то, сударь? Если бы на свете обитали только такие чудовища, как вы, то здесь еще можно было бы жить! Пасифая. — Теперь я знаю, что такое Бык, Корова, Минос, вся его семья и лабиринт (он не только в ушах, но и во всем теле).
Нить Ариадны разматывается, скользит, завязывается узлом и забавляется в наших внутренностях.
Ну и ладно.
Я не знаю, что творится в моем животе: что-то приятно подпольное, опасное и мертвое для меня (тем лучше!), и не знаю, что во мне зарождается — нечто бесконечно чудовищное.
Весь свой жизненный интерес я сосредоточил на получении удовольствия и не извинюсь за это ни перед кем.
Вчера Пьер был очень любезен: он говорит, что его мощные мышцы ноют, стиснутые своей оболочкой. Зная о моей страстной любви к Филиппу и Ришару, он не хулит их, а напротив, хвалит их образованность и воспитанность, коими сам не обладает.
— Все очень просто: у них есть то, чего не хватает мне. Только ты можешь сказать, есть ли у меня то, чего не хватает им, — вздыхает он со смирением дворняги, которая тушуется перед породистыми псами, но я вознаградил его за благородство, превознеся его более осязаемые, реальные достоинства.
Какой прелестный мир обретаю я в этом сокровенном уголке, который так несправедливо считается гнусным!
Я знаю, что быть здесь любимым (можно ли в данном случае с гордостью сказать ценимым?) справедливее и вместе с тем почетнее. О, уважение сброда, почтение, внушаемое сутенерам! Вот где необычный, редкостный, озадачивающий товар, которым я не стану брезговать. Наши-то добродетели и приводят нас в бордель: без сомнения, здесь я не смешаюсь с толпой любителей. Здесь я — Меченый[9], Синяя сорочка, а кто-то другой — Мужчина в цепях, третий — шакал, четвертый — Жеманница. Я слыву идеальным клиентом, который не скупится и не плутует, знает цену услужливости, добросовестной ласке. Поэтому со мной не скупятся и не плутуют, надеясь меня удержать. Все по-честному.
Раздеваясь, по обыкновению, медленно, я наблюдаю за ним украдкой. В два счета сняв с себя брюки, пуловер и сандалии, Пьер, уже голый, смотрит на меня, растянувшись на кровати, подложив руки под голову и выставив свои прелести с тайным намерением возбудить: пучки волос под мышками и в паху составляют треугольник, оттеняющий округлую полноту пышных форм, словно завязанных узлом на бицепсах, напряженных грудных мышц и грушевидных икр. Между широко раздвинутыми ляжками виден восхитительный половой орган, что покоится среди достойных его атрибутов, словно огромный черный такелаж на боку судна, отправляющегося в какое-то фантастическое плавание.
