Так празднуют порой свадьбы, в самой торжественности которых чудится некая насмешка со стороны Вселенной, втайне прославляющей дружбу.
X.? Никто? Или последний, кто носит на пальце волшебное кольцо?
Мы покинули спящий город V. Достопочтенный N. всю ночь раскачивался надо мной, эдакий Сократ среди «Туч», в своем гамаке, после того как раздел меня, уложил, убаюкал.
Боже мой, да я и впрямь заболел!
А теперь еще черт понес нас в В.
После вчерашнего перевозбуждения мне нужно умерить пыл. Что я и делаю. О, этот отъезд из V., ногами вперед. Все эти люди, «он» в мелькающем чередовании огней и темноты, склоняющиеся надо мной, затем тут же исчезающие, — и вдруг я оказываюсь в одиночестве, брошенный всеми, и кричу, что меня предали. Но нет, все наблюдают за мной, на почтительном расстоянии; X. безупречен.
Мне кажется, в тот самый миг, когда я терял сознание, я воспользовался этим полузабытьем, чтобы поцеловать его.
Может быть, я и опьянялся только ради подобных вольностей? И ради этого же едва не свернул себе шею, вертясь в кресле во время вчерашнего концерта у Принца? Действительно, боль была адская, я чуть не умер, — но сегодня утром уже мог свободно поворачивать голову.
От внимания F., судя по всему, ничто не ускользает. Он прогуливается, посмеиваясь и играя на мандолине, у подножия башни, в которой заточены влюбленные.
Например, он заметил, что я сохранял все сигары, которыми меня угощали, и крал те, которых мне не предлагали, — как заметил и то, кому я потом их отдавал, не оставляя себе ни одной. Ему даже доставило удовольствие с деликатной настойчивостью несколько раз дать мне понять, что он все разглядел, — и в конце концов я, не удержавшись, наговорил ему колкостей.
Чем серьезнее и весомее чувство, которое вы внушаете другому, тем легче он должен себя ощущать. Нельзя, чтобы оно давило на него. Когда он думает обо мне — пусть чувствует себя окрыленным, легким, свободно парящим в воздухе.
Почему именно Лоренцо Медичи мне теперь постоянно чудится, причем без всяких усилий воображения с моей стороны, где-то на периферии зрения, — стоит лишь мне подумать о нем? Он настолько естественно перенимает ту манеру, ту позу, которую придал великий Микеланджело этому Государю, что я не могу припомнить, я ли ему ее рекомендовал, или он внушил мне эту одержимость. Так или иначе, определенно существует сходство между соотношением его рук, лица, бедра — и тем же соотношением, которые мы видим у статуи из Сен-Лоренцо: те же немного массивные пропорции ноги и зада, которые, впрочем, зрительно уменьшают друг друга, не теряя при этом своей мощности; те же конечности, объемные у основания, а затем становящиеся изящными, тонкими, почти хрупкими, та же голова, кажущаяся маленькой на фоне широких плеч и крепкой шеи, те же руки, положение которых выглядит слегка неестественным.
