Отвез их в аэропорт, потом закинул Татку обратно в дом, и уехал к себе.
А на следующий день позвонила сестра.
Трансфер, перевозящий туристов до отеля, влетел в отбойник, слетел с трассы и несколько раз перевернулся. Погибли все, кто не был в тот момент пристегнут.
Отец и Оксана в их числе.
Я был настолько оглушен, что даже не верил в случившееся. На автомате организовывал похороны, делал какие-то обычные дела.
И не понимал, до самого конца не понимал случившегося.
Накрыло меня после похорон.
В пустом доме, куда мы с Таткой вернулись и молча разошлись по комнатам.
Я зашел в свою бывшую комнату, которая так и осталась нетронутой с тех пор, как я съехал.
Вспомнил, что отец, кажется, планировал здесь сделать детскую.
И неожиданно затрясло. Посмотрел удивленно на пальцы, сжал в кулак. Сглотнул ком в горле.
А потом услышал тонкий писк откуда-то.
Вышел на звук.
Таткина комната.
Постоял перед дверью.
Я не был с ней близок, так, на семейных посиделках общались. Но никогда по душам. Она была закрытой, спокойной девочкой, отец что-то говорил про любовь к музыке, к танцам. Она и выглядела такой девочкой-девочкой, в платьях, с косами, с огромными, немного раскосыми глазами.
Симпатичная и приятная на внешность.
Я, поглощенный своими переживаниями, совершенно упустил из виду то, что она осталась сиротой.
Как и я.
Но я-то — взрослый мужик, а она — девочка пятнадцатилетняя.
Я постучал, и, не дожидаясь приглашения, зашел.
Татка лежала на кровати, одетая, и тихонько скулила в подушку.
Я присел рядом, погладил по плечу.
Черт… Ну вот не умею я говорить утешительные слова! Меня бы самого сейчас кто утешил!
А она, резко вскинувшись, порывисто прижалась ко мне. Словно только и ждала моей инициативы, моего прикосновения.
И зарыдала.
Я просто обнял.
Больше я для нее ничего сделать не мог.
Так и просидели с ней, обнявшись, примерно полчаса.
А потом так же молча спустились вниз, я приготовил бутерброды и чай.
— Ты уедешь? — тихо спросила Татка, отвернувшись. И так тоскливо мне стало, хотя куда уж тоскливее!
Она выглядела потерянной, испуганной, раздавленной. Наверно, я и сам не лучше, но я все же держался. Приходилось.
— Нет. Я здесь останусь. А потом решим.
— Что решим? — глаза ее, заплаканные и печальные, буквально сердце вспороли. Черт… Ну вот что делать?
— Как дальше быть.
— Хорошо.
Она встала и вышла из-за стола.
А ночью я опять услышал этот писк, надрывающий сердце, пошел к ней, постучался.
Она не спала. Лежала, смотрела в одну точку. Маленькая, хрупкая такая. Потерянная.
