— Так что ж он так без женщины столько лет живет? — допрашивала болтливых белок.
— Бывают у него иногда увлечения, но все не серьезные, — тут же сдали мне белки Мороза своего.
— И ни одну сюда не привозил? — подозрительно спросила белок.
— Что ты! Здесь же сказка, здесь все по серьезному! — застрекотали белки в ответ.
Морозко зашел в терем, напустив клубы морозного воздуха, поежилась. Мужчина тут же оценил и подал вчерашний теплый тулуп, закутал. У самого глазки грустные, печальные. А я губки обиженно надула.
Путь до саней преодолевала все так же, то есть на руках Мороза, болтая сапожками в тулупе. Усадил к себе на колени и прижал. Пусть даже не надеется, целоваться не буду!
— Эх, залетные! — крикнул Морозко, и лошади помчались во всю прыть по заснеженному лесу, где белые шапки снега так и грозили сорваться на нас.
Отяжелевшие от снега ветви елей раскачивались, а у меня сердце замирало, сейчас как шарахнет сверху и остатки макияжа долой!
Путь по заснеженному лесу преодолели по едва заметной дороге, а дальше чистое поле.
— Поворачивай! — гаркнул баритон надо мной, и снова во мне задрожали струны внутри на такую вибрацию.
Лошади резко заложили, руки Морозко крепко держали, не дали упасть, к себе прижимают, не отпускают.
— Танечка, — тихо над ухом прозвучал баритон.
— Что? — повернулась к нему с надутыми губками.
— Танечка, поедешь вечером ко мне? — вот настырный.
— Поговорить? — спрашиваю его, как будто не меня эти разговоры интересовали.
— Как скажешь, — тут же согласился Морозко.
И не пнешь его, тулуп мешает. Тогда вздохнула и чуток ворот распахнула, мол, жарко мне. А Морозко горячий, взглядом вглубь смотрит. Вот-вот, это ты еще не знаешь, что тебя ждет.
Дорога и в самом деле оказалась не близкой. Кони несли во всю прыть, а сколько еще лететь не ясно было. Когда в сказку добирались, за поцелуями время быстро пролетело, а тут я уже заскучать успела. Пригрелась на груди мужчины в теплом тулупе и не заметила, как заснула.
— Танька! — заорал над ухом Кирилл.
— Сгинь! — обрадовалась ему.
— Тише ты, спит она, — тихим баритоном проурчал Морозко, а мне замурлыкать захотелось в его руках. Тепло, хорошо, уютно.
— Давай сюда, отнесу в постель, — уже тише сказал Кирилл.
И тон такой, что даже Морозко ослушаться не смог, передал меня осторожно, как великую драгоценность.
Проснулась под звон колокольчика. Потянулась сладко и попа моя во что-то уперлась, обернулась — Кирилл спит и это … ну вот то самое в меня упирается.
