Ты сарай поставишь, ты — забор у сада…»
Трудятся и дети, едва поумневши:
К гусям — кто побольше, к уткам — кто поменьше.
Дергают, как черта, скачешь что есть духу,
Часто не поспеешь пожевать краюху.
День-деньской в работе, аж разломит спину,
А начальство лает, будто на скотину.
Словно черт, урядник — с верткою походкой,
Да со злобным взглядом, да с луженой глоткой;
Как начнет орать он, вместо разговору,
Так душе расстаться с телом будет впору;
Обозлясь, не может обойтись без крови —
У него всегда есть плюха наготове;
Мужика «причешет» — пол-чуба оставит,
Усы «подровняет», бороду «поправит».
А уж хватишь страху — травит, словно зайца,
Хоть лаской, хоть пляской, хоть мольбой спасайся!
Ничто не поможет — паришься, как в бане,
Хоть и прав, а держишь язык за зубами…
Только скоро, братцы, сила их порвется,
Кончится их гонор, кончится господство.
Дай бог только люду вольности добиться,
Господам придется слезами умыться.
Там, где было сошек, как весною цвету,
Вспаханной полоски не найдешь и следу,
Будет сплошь равнина, впору бегать волку,
Без крестьян у пана век не будет толку.
Старые покосы скоро станут лесом —
Кто косить там будет? Пан на пару с бесом?
Если пашни станут гиблыми местами,
То и власти панской навсегда не станет.
Вот тогда узнают, что такое горе,
А сейчас и мысли нет у них о голи.
Только и услышишь: «Быдло, прочь поди ты!»,
А добром-то нашим сундуки набиты.
Кабы дал господь нам пережить такое,
Как бы все мы славно зажили в покое!
Жить бы нам без страха, без господской воли —
Было бы и ладу и добра поболе.
Пан тебе сказал бы: «Позабудь плохое,
Сделай милость, нынче приезжай с сохою.
Заплачу, что скажешь, выпьешь напоследок,
Передам с тобою гостинцы для деток.
Завтра, если можешь, приходи с косого,
Женщины с серпами, а сын — с бороною.
Заплачу заране — знаю, всем известно,
Ты крутить не любишь, работаешь честно!»
Да, нужда притиснет, как ужа, придавит —
Не один заплачет, спеси поубавит.
Да и хватит с нас лишь спрашивать так строго —
Будет испытанье и папам от бога.
Нас они терзали, плакать не давали,
Грешен ли, безгрешен — без конца карали.
А теперь самим им то же, что и людям,
Что нам раньше было, то теперь им будет.
А тем нашим барам, что нас драли, — боже,
Дай им, чтоб узнали на своей же коже!
Не поймет вовеки голодного сытый,
Пока сам не ткнется в это же корыто,
И почем фунт лиха посчитает шустро —
Все поймет он, если в брюхе будет пусто;
Без еды в затылке поскребет уныло —
Так царем и богом задумано было!..»
Говорил бы дольше Данила Степану,
