— Река поглотила мои сандалии, — Нен-Нуфер подобрала под себя мокрый подол. — И если бы не Кекемур…
Она оглянулась, но стражника уже не было рядом. Старуха с улыбкой протянула ей ломоть хлеба и узкую чашу с пивом.
— Быть может, — рассмеялась она добрым старушечьим смехом, — великая Хатор не зря послала его к тебе. Я знаю его семью. Он будет хорошим мужем, а тебе давно пора становиться матерью.
Нен-Нуфер опустила глаза. Хатор послала его к ней по другой причине, только старухе это знать не следует. Пусть себе подсмеивается, глядя, как она вгрызается в скрипящий на зубах хлеб. Здесь никто не просеивает муку от песка, как делают в храме, и пиво здесь лишено привычной сладости, как и в доме храмового стражника. Здесь нет места для будущей жрицы, но это народ, ради благополучия которого она танцует.
Люди, сытые и довольные кратким отдыхом, поднимались с земли, чтобы вернуться к работе. Проводив последнего стражника, старуха спросила Нен-Нуфер:
— Тебе нужна чистая материя?
Она привыкла к мягким рулончикам папируса и никогда прежде не выпускала кровь наружу, но сейчас Хатор в наказание заставляет повязать себе льняные тряпки, будто рабыне, но она покорно примет наказание, как и вернувшуюся в тело боль. Трудно будет дойти до храма, но она справится, и пусть её кровь станет последней каплей гнева Великой Богини. И пусть она не карает царевича Райю за её ложь.
— Гляди, как смотрит, — старушечья рука легла ей на плечо. — Кекемур явно положил на тебя глаз.
Нен-Нуфер повернула голову, но юноша уже отвернулся. Без кнута он больше не выглядел стражником. С серпом в руках и в перемазанной илом юбке, его не отличить было от остальных мужчин.
— Обувайся, — старуха швырнула на циновку сплетённые из тростника сандалии. Кекемур велел сидеть под навесом до вечера, но старуха явно решила, что девица способна работать. Если она уйдёт сейчас, её никто не остановит, но, быть может, Великая Хатор неспроста привела её на ячменное поле. Амени велел беречь руки, но пока окончательно заживут ноги, затянутся и ссадины на руках.
Поблагодарив старуху, Нен-Нуфер обулась и присоединилась к женщинам, которые таскали за жнецами корзины, чтобы принять у них колосья. На них были только юбки, и всё равно ручьи пота бежали между грудей. Лён на её груди вскоре сделался совсем прозрачным, и она присела отдохнуть подле своей наполовину наполненной корзины. Только выдохнуть ещё не успела, как перед ней замерли дорогие кожаные сандалии. Она подняла глаза.
