* * *
Сегодня было моё дежурство. Это значит, что до пяти вечера я занималась всякими безмерно скучными, но необходимыми делами: помогала на кухне сортировать еду, раскладывала её частично по холодильникам, частично — по контейнерам на линии раздачи в столовой. Следила за порядком в коридорах. После двух выдавала ключи от шкафчиков с косами. Должность “кладовщика” оказалась передающейся. Никто из жнецов не желал работать в хранилище на постоянной основе. Обязанность нудная, но в этот день я была не готова к полевой службе: монотонные действия, не требующие умственного напряжения, успокаивали.
В пять я открыла оперативный журнал, поставила дату, время, написала свои имя и номер квартиры, и сдала смену невысокому улыбчивому жнецу. Так как завтрак я по известной причине пропустила, то сразу направилась в столовую на поздний обед, он же ужин.
Просторное помещение оказалось непривычно безлюдным. Тишина царила такая, что моё появление разбудило эхо. Под потолком мерцали тёплым оранжевым светом тканевые шары. Отчётливо пахло озоном. За круглыми окнами плотной стеной стоял дождь.
Еда в контейнерах ещё не появилась, и я отправилась занимать столик: ближе к шести сюда набежит толпа, и сделать это будет проблематично. Выбрав любимое место в закутке за колонной, я отодвинула стул: в исключительной тишине звук скользящих по граниту полозий громом разнёсся по всему помещению.
За линией раздачи показались дежурные. Мужчины в строгих чёрных костюмах с кастрюлями и половниками в руках смотрелись неестественно и комично.
— Не возражаете? — раздалось над головой, когда я катала по тарелке истерзанную брокколи.
Не дожидаясь ответа, Молох отодвинул стул и занял место напротив меня. Посчитал, видимо, что теперь мы в достаточно близких отношениях, чтобы ужинать вместе.
Пока жнец раскладывал на коленях салфетку — сколько в этом жесте было раздражающей чопорности! — я поймала парочку удивлённых, даже недоумённых взглядов. Обычно начальник ел в одиночестве.
Повисло неловкое молчание. Голод испарился, и я поняла, что крабовый салат на моём подносе останется нетронутым.
Если я поднимусь и уйду, насколько невежливым это покажется?
Молох орудовал вилкой и ножом, разделывая плохо прожаренный стейк, и не поднимал головы от тарелки. Напряжение над столом сгущалось, превращаясь в осязаемую упругую массу, в которой даже звуки должны были застревать. Я сидела как на иголках. Икры покалывало — так сведены были мышцы ног.
