— Присоединяйся, — приглашает он, протягивая руку. — Ты говорила, что следуешь старым путям и поклоняешься Мортейну. Давай-ка, расскажи о своей вере. Может, это напомнит нам о нашей.
Не желая лишать их этого маленького утешения, я принимаю его руку. Она большая и крепкая, совсем как у обычного смертного, за исключением слабого холода, сoчaщегося сквозь перчатку. Когда он подводит меня к огню, мой разум лихорадит: что же поведать им о Мортейне? Какими секретами я могу поделиться, не выдавая свою подлинную личность?
Хеллекины освобождают для меня место. Пусть они преступники, грешники и сердца
их черны, такое принятие радует меня, что, несомненно, чистой воды глупость.
Я сажусь на твердый, каменистый пол и смотрю на пламя. На него легче смотреть, чем на окружающие меня угрюмые лица.
— Что я могу сказать? Я воспитана в поклонении Мортейну — первoмy среди девяти древних богов, потому что без Cмерти не может быть жизни. Подобно корням деревьев, что проникают сквозь суглинок и почву в подземный мир и находят там пищу, так и мы находим поддержку у Бога Смерти. Конечно, Он провел меня через многие... испытания. — Я перевожу взгляд на хеллекинов, на их грубые, сломленные лица. — Хотя мои испытания сильно отличались от ваших, они были по-своему тяжелыми. Я бы не выстояла без Мортейна, одолжившего мне Свою силу.
Даже не глядя, я чувствую близость Бальтазаара — так мотылек ощущает жар пламени.
— Люди боятся Его, это неправильно. Они видят наказание и суровость в Смерти, но есть и красота. Маленькие черные жуки каждую зиму зарываются глубоко в землю умирать, чтобы возродиться весной. Ветви деревьев превращаются в бесплодную кость, но разворачиваются новыми листьями с приходом тепла. Таковы обещания, которые дарует миру Смерть.
— Мортейн, в которого я верю, не страшен и не ужасен. Народный ужас рожден их собственными страхами или рассказами Церкви, а не деяниями Мортейнa. Люди боятся того, чего не понимают. И поскольку они отказались от старых путей, они больше не понимают Смерть. Не понимают Его истинное место — Его истинное предназначение — в этом мире.
Только закончив говорить, я позволяю себе взглянуть на Бальтазаара. Oн пристально изучает меня, как будто сквозь плоть и сухожилия моего бренного тела заглядывает в душу.
— Ты любишь Его, — заключает он, его голос полoн удивления.
Я смущенно опускаю голову.
— Он Бог, и я чту Его.
Но Бальтазаар прав, я люблю Его! И в этот момент наступает прозрение: я не хочу покидать служение Ему. Я хочу только понять — понять, чего Он хочет от меня, и поверить: как бы ни была потрачена моя жизнь, это Его воля вместе с моей, а не воля монастыря. Я вскидываю глаза на Бальтазаара и спрашиваю:
