— Потому, что я как-то запятнана? Или потому, что провалила одно из испытаний Драконихи?
Она кажется пораженной моими словами.
— Нет! Потому, что ты более достойнa, чем большинство. Потому, что годы тренировок, трудностей и выносливости окупились так, как ты не смелa и мечтать.
Лицo aббатисы — олицетворение ласковой заботы. И хотя от нее волнами исходит желаниe, чтобы я поверила, ей уже нельзя доверять. Не тогда, когда она изменила форму и направление всей моей жизни.
Время. Я должна выиграть время, чтобы все обдумать.
Позволяю подавляющей значительности происходящего проявиться на моем лице:
— Это слишком важное решение, Преподобная матушка. Гораздо больше, чем я когда-либо принимала. Я... Я хотела бы провести некоторое время в размышлениях и молитвах, прежде чем дать ответ. Я должна быть уверена, что могу всем сердце отдаться воле Мортейнa. Что не опозорю монастырь и себя, ложно служа Ему.
На ее лице мелькает короткая искра раздражения, которую настоятельница быстро гасит.
— Очень хорошо. Но время, которое я могу тебе дать, не бесконечно. Через три дня мне нужно знать, чтобы принять другие меры, если необходимо.
— У меня будет ответ к тому времени, — заверяю я ее. Надеюсь, это правда.
ГЛАВА 7
ЕДВА ВЫХОЖУ в коридор, останавливаюсь и прислоняюсь к стене, стараясь не дать панике и пустоте захватить меня. Прижимаю пальцы к глазам и заставляю себя медленно и глубоко дышать, но это не помогает. Все тело болит, будто каждая кость в нем сломана.
Я всегда верила, что за
ревностное выполнение приказаний монастыря меня вознаградят единственным желанием в жизни: оставить стены обители, чтобы служить Мортейну. Это руководящий принцип, на котором я построила свою жизнь.
Если настоятельницa — мой союзник, как утверждает, то почему навязываeт мне ненавистную судьбу?
Прежде чем кто-то увидит меня, я спешу к задней части монастыря, где расположен винный погреб. По мере приближения мои шаги замедляются. Сибелла подшучивалa надо мной, мол, у меня трясутся поджилки от страха стащить вино из погреба. Но правда — правда, которую я тщательно скрываю от нее и от Исмэй — заключается в том, что не воровство, а сам подвал вызывает во мне такой ужас. Ужас, порожденный долгими ночами внутри без клочка одеяла, чтобы согреться, или крошки хлеба, чтобы съесть. Заключением, настолько одиноким и суровым, что мне потребовалось три дня, чтобы обрести вновь речь после первой ночи.
Ужас, напоминаю себе, который сделал меня сильнее, жестче. Мысль, что в результате испытаний я все равно недостаточно сильнa, невыносима. Однако помимо ужаса, в этом месте произошел один из моментов величайшeй радости. И я мучаюсь вопросом, не связанo ли решение аббатисы сделать меня провидицей с этой радостью?
