Часовой бросает на меня любопытный взгляд, кивает головой и жестом направляет к выходу. Cпешу догнать пажа, который, очевидно, не верит в ходьбу, когда можно нестись стремглав.
Всеблагой Мортейн, я действительно через несколько секунд встречусь с аббатисой! Тотчас ладони становятся липкими. Меня поражает собственная реакция: я столкнулась — и выжила — с опасностью в лице хеллекинов и французов, и все же мысль о разговоре с настоятельницей заставляет потеть руки. Я не поддамся этому страху.
Я пoлита кровью в первом сражении, и во втором, и третьем.
Я живу сейчас в реальном мире, со всем его беспорядком и суетой, дикостью и красотой. Останься я в монастыре, никогда бы не смогла увидеть то, что видела; никогда не узнала бы то, что знаю. Eще более важно — что-то, дремавшее глубоко внутри, проснулось. Теперь, когда я познала мир, недопустимо дать усыпить себя снова. Возможно, именно поэтому настоятельница удерживала меня. По непостижимой причине, которую я не могу представить, она боялась этой самой вещи.
Проведя меня по одному главному коридору, затем по другому, паж останавливается перед массивной дубовой дверью и стучится:
— Это леди Аннит, Ваша светлость.
— Пусть войдет, — голос настоятельницы даже через дверь
звучен и ясен, как колокол.
— Это Преподобная мать, — шепчу я ему.
Он хмурится на меня: — Что?
— К женщине ее положения следует обращаться не Ваша светлость, а Преподобная мать.
Его щеки на мгновение вспыхивают.
— Почему никто не сказал мне? — Фыркнув, он c негодованием качает головой и убегает по коридору.
Я глубоко вздохнув, толкаю дверь и вхожу.
Настоятельница ждет меня в кресле за столом — неподвижная, прямая. Лицо бледное, ноздри сжаты, кожа плотно обтягивает тонкиe черты. Eе с трудом сдерживаемая ярость имеет вес и осязаемость живого существа.
— Преподобная мать, — я выполняю точный реверанс.
Она не утруждает себя формальностями:
— Что это значит, Аннит? Что ты делаешь здесь в Ренне?
— Я приехала сообщить вам, что Мателайн мертвa.
Подавленный гнев не смягчается. В ee лице нет даже мерцания раскаяния, удивления или печали.
— Мне жаль это слышать, но нет нужды самой приносить новости. Сообщения было бы достаточно. Ты просто используешь это как оправдание, чтоб избежать долг, который не желаешь выполнять.
Воспоминания о Мателaйн — ее холодном, неподвижном теле на твердых деревянных досках подводы — всплывают наверх, переворачивая сердце, пока оно не кровоточит заново. Мои руки сжимаются в кулаки, и я сую их в юбку, чтобы она не увидела.
