- И где ты только плясать по-нашему научился? - спросит кто.
- А она сама меня носит! - улыбается, отряхивается Володька.
А кто - "она"? Неизрасходованная душевная сила? Земля? Цепкая мгновенная память? Или перешло к нему это умение от его воронежского деда? Такого же, как и он, долговязого, жилистого, черноусого? Но то, что "она" добрая, щедрая, родная, - несомненно.
Близко к полуночи, натолковавшись с Володей о житье-бытье и договорившись о совместной утренней рыбалке на омуте, я отправился спать. Племянник Саша, его жена и детишки, похоже, уже видят третий сон. Я завел будильник, поставил стрелку звонка на "четыре" и лег на диван. Сон не заставил себя ждать, и я поплыл куда-то на его ласковых волнах.
Какой-то шум разбудил меня; на светлой дощатой стене играли всполохи. Я отвернул край пестрой занавески и глянул в окно. В саду у Валентины Павловны, бывшей учительницы - свет фар, слышны какие-то крики. Проснулся и племянник, потом - его жена.
- Что за шум, а драки нет? - позевывая, пошутил племянник.
- Да фары вон... шум-гам...
- Пойдем посмотрим.
Скорым шагом идем наискосок по огороду; картофельная ботва холодно хлопает по голым ногам.
У задней стороны изгороди, у поля, стоит "КамАЗ", ярко светят фары. А в саду - крик, ругань.
- Я сказал тебе "уматывайся", череп раскрою!
А, да это же Володька Смирный!
Стоит в майке и трусах, с топором в руке. За его спиной беззвучно всхлипывает седенькая Валентина Павловна.
А перед Смирным стоят трое мужиков, правее - несколько мальчишек. Рядом с ними - штабель деревянных ящиков.
- Ухайдакаю, сказал!..
Подходим.
- В чем дело, Володь? - мельком глянув на мужиков и мальчишек, спрашивает Саша, племянник.
- "В чем, в чем"!.. Шастали по ничейным садам, а теперь вот и сюда добрались... И как их, чертей, к нам в село жить занесло?.. Их пацанье срывает яблоки. В ящики - в машину. Торгуют потом по городам! А теперь вот к Валентине Павловне! Побоится, мол, не выйдет из дома... Прибежала ко мне, плачет...
Саша глянул на незваных гостей, потом - на Валентину Павловну, на Смирного и негромко сказал:
- Шушера!.. Ты, Чингиз, ты, Алтын, ты, Амир! Собирайте своих пацанят и дуйте отсюда! И родину пора проведать, а?..
Все семеро - большие и маленькие - черными тенями пошли к машине. Один из них - может, Амир, а может, Чингиз - обернулся:
- Мы хотели потом заплатить деньги!
Рыбалка, ясное дело, расстроилась.
Прощаясь со Смирным, я вспомнил его, оскаленного, с топором в длинной, мускулистой руке, при свете немигающих фар, и не удержался от вопроса:
