_2020_10_28_03_57_12_770 | страница 53

персонажа, подселял читателя к нему в голову, показывал героя изнутри.

Обратимся к любому литературному произведению 16-19 веков – авторы используют

приём «фокала» по наитию, не задумываясь. Вспомним, «Божественная комедия» Данте Али-

гьери написана от первого лица – рассказчик и лирический герой совпадают.

«Декамерон» Джованни Боккаччо – множество персонажей, десять рассказчиков и рас-

сказчиц, читатель то и дело перемещается от одного к другому, участвует в самых невероятных, пикантных, опасных, смешных приключениях – звучит хор голосов, правда, у каждого своя

партия, своя история. В отличие от полифонического романа Достоевского, появившегося в

XIX веке и ставшего прародителем всей современной романистики.

Если мы разберём основные типы романа исторического и современного, то увидим, что

они делятся по степени близости автора и главного героя (героев).

54

И. В. Щеглова, Е. Князева, Е. Степанцева. «Пишем роман. Основы писательского мастерства. Очерки и размыш-

ления»

Монологический роман Толстого, где автор – демиург, кукловод. Мы вместе с автором

наблюдаем происходящее со стороны, панорамно, свысока. Автор использует для своих персо-

нажей третье ограниченное лицо. И как бы ни приближал автор читателя к герою, герой всегда

зависим от автора, автор проступает сквозь героя.

Читатель всегда отстранён. Будь то госпожа Бовари Флобера или Обломов Тургенева –

мы все равно видим и слышим автора. Он ведёт нас за собой, он руководит не только своими

героями, но и нами.

В монологическом романе автор частенько позволяет себе беспрепятственно шагать

из головы в голову персонажей, автор беспардонно и внезапно раскрывает перед читателем

героев. Ни Толстой, ни Тургенев не оставляют читателю никаких сомнений.

В романе «Отцы и дети», например, в сцене объяснения Базарова и Одинцовой мы

читаем всю подноготную несостоявшихся любовников:

«Базаров встал и подошел к окну.

– И вы желали бы знать причину этой сдержанности, вы желали бы знать, что во мне

происходит?

– Да, – повторила Одинцова с каким-то, ей еще непонятным, испугом.

– И вы не рассердитесь?

– Нет.

– Нет? – Базаров стоял к ней спиною. – Так знайте же, что я люблю вас, глупо, безумно…

Вот чего вы добились.

Одинцова протянула вперед обе руки, а Базаров уперся лбом в стекло окна. Он зады-

хался; все тело его видимо трепетало. Но это было не трепетание юношеской робости, не слад-

кий ужас первого признания овладел им: это страсть в нем билась, сильная и тяжелая – страсть, похожая на злобу и, быть может, сродни ей… Одинцовой стало и страшно и жалко его.