терять? Рогожин, доползет он на Васильевский за три целковых?
– Доползет!
– Ну, так слушай же, Ганя, я хочу на твою душу в последний раз посмотреть; ты меня сам
целых три месяца мучил; теперь мой черед. Видишь ты эту пачку, в ней сто тысяч! Вот я ее
сейчас брошу в камин, в огонь, вот при всех, все свидетели! Как только огонь обхватит ее всю
– полезай в камин, но только без перчаток, с голыми руками, и рукава отверни, и тащи пачку из
43
И. В. Щеглова, Е. Князева, Е. Степанцева. «Пишем роман. Основы писательского мастерства. Очерки и размыш-
ления»
огня! Вытащишь – твоя, все сто тысяч твои! Капельку только пальчики обожжешь, – да ведь сто
тысяч, подумай! Долго ли выхватить! А я на душу твою полюбуюсь, как ты за моими деньгами
в огонь полезешь. Все свидетели, что пачка будет твоя! А не полезешь, так и сгорит; никого не
пущу. Прочь! Все прочь! Мои деньги! Я их за ночь у Рогожина взяла. Мои ли деньги, Рогожин?
– Твои, радость! Твои, королева!
– Ну, так все прочь, что хочу, то и делаю! Не мешать! Фердыщенко, поправьте огонь!
– Настасья Филипповна, руки не подымаются! – отвечал ошеломленный Фердыщенко.
– Э-эх! – крикнула Настасья Филипповна, схватила каминные щипцы, разгребла два
тлевшие полена и, чуть только вспыхнул огонь, бросила на него пачку.
Крик раздался кругом; многие даже перекрестились.
– С ума сошла, с ума сошла! – кричали кругом.
– Не… не… связать ли нам ее? – шепнул генерал Птицыну, – или не послать ли… С ума
ведь сошла, ведь сошла? Сошла?
– Н-нет, это, может быть, не совсем сумасшествие, – прошептал бледный как платок и
дрожащий Птицын, не в силах отвести глаз своих от затлевшейся пачки.
– Сумасшедшая? Ведь сумасшедшая? – приставал генерал к Тоцкому.
– Я вам говорил, что колоритная женщина, – пробормотал тоже отчасти побледневший
Афанасий Иванович.
– Но ведь, однако ж, сто тысяч!…
– Господи, господи! – раздавалось кругом. Все затеснились вокруг камина, все лезли
смотреть, все восклицали… Иные даже вскочили на стулья, чтобы смотреть через головы.
Дарья Алексеевна выскочила в другую комнату и в страхе шепталась о чем-то с Катей и с
Пашей. Красавица немка убежала.
– Матушка! Королевна! Всемогущая! – вопил Лебедев, ползая на коленках перед Наста-
сьей Филипповной и простирая руки к камину. – Сто тысяч! Сто тысяч! Сам видел, при мне
упаковывали! Матушка! Милостивая! Повели мне в камин: весь влезу, всю голову свою седую
в огонь вложу!.. Больная жена без ног, тринадцать человек детей – всё сироты, отца схоронил
