Теперь во взглядах троих из четверых был настоящий страх - Чуковскому, Ахматовой, Гумилеву не составило труда представить описанное мной в Ленинграде. Винить их у меня не повернулся бы язык - я хорошо помнила свою собственную реакцию на немецкие материалы, с истинно германской дотошностью описывающие ход и последствия стратегических бомбардировок союзников. Это был настоящий ужас, ничем не уступавший кошмару гитлеровских лагерей смерти - вся разница была в технических средствах, аморальность же тех, кто применял подобные методы, по моему глубокому убеждению, была одинакова.
- О последнем изобретении американцев, атомной бомбе, точнее, о возможных последствиях ее применения, я просто не хочу говорить - искренне сказала я - этот ужас многократно хуже 'огненного шторма'. Пожалуйста, примите мои извинения.
- Я всего этого не знал - после долгой паузы сказал Корней Иванович.
- Я понимаю - кивнула я. Но, Вы позволите дать Вам совет на будущее?
- Я буду очень Вам признателен, Анна Петровна - ответил Писатель.
- Единственная преграда, которая отделяет ленинградцев от 'огненного шторма', не говоря уже об атомной бомбе, способной мгновенно погубить больше людей, чем умерло в Блокаду - это наши воины: летчики-истребители, зенитчики, операторы радиолокационных станций - медленно произнесла я. - Можно выразиться иначе - мы все еще не стали прахом только потому, что те, кто принимает решения на Западе, прекрасно понимают, на что способны наши Армия и Флот - так что им просто не хочется разделить судьбу бесноватого фюрера. Поэтому, когда кто-то использует применительно к своим защитникам термин 'солдафоны', подумайте о том, какой вопрос возникает у тех, кто обладает всей полнотой информации.
Чуковский кивнул - он действительно все понял, это было видно по глазам, в том числе и то, что вопрос будет ставиться так: 'А можно ли считать имярек не то, что порядочным человеком - о порядочности речи быть не может - а, вообще человеком, а не последним мерзавцем?'.
- Итак, я рискну предположить, что те, кто защищает свой народ от физического уничтожения, в данном конкретном случае являются несомненным Добром - вернулась к тону академического доклада я - а, те, кто планирует уничтожение его значительной части, независимо от набора красивых слов, которыми прикрывают эти планы, являются столь же несомненным Злом.
- Или, если перейти от понятийного аппарата философии к понятийному аппарату классической русской литературы, то, полагаю, уместно будет вспомнить постулат Достоевского о 'слезинке ребенка' - завершила интеллектуальный разгром оппонента я - рискну предположить, что граница между Добром и Злом здесь видна как нельзя лучше.
