Напротив меня рослый пожилой интеллигентного вида поляк по фамилии Сковронский. Он не разговорчив. Даже когда я буркнул «драсти» впервые упав на шконарь Эйч-12, Сковронский развернулся оранжевой жопой. Ну и пусть его. Все равно я ни с кем говорить не могу пока. Депрессняк бетонный. А когда депрессняк я много сплю. Где еще так выспишься?
Сковронский тоже дрыхнет. Три раза в день, когда у Кэнди останавливается тележка с лекарствами, и вырвавшийся из летаргии дневной вертухай отец Корриган ревет «Медикейшаааан!», Сковронский заглатывает атлетическую пригоршню, как настоящий солдат-ветеран американской фармы. Под шконкой Сковронского куча жратвы из магазина. По неряшливому отношению к этим запасам очевидно, что аппетита у Сковронского нет. У меня тоже нет аппетита.
Когда за Сковронского внесли залог, он передал всю свою жрачку и ништяки Люку. Люк аксакал в Кэндиленде. В этой комнате, практически никуда не выходя, днем и ночью в окружении пятидесяти рыл и камер, Люк провел уже четыреста два дня. Ломает суд. На его самодельный календарик жутко смотреть.
С Люком Сковронский прощался долго, дольше чем с кем-либо, и тогда я узнал, что Сковронский люто ненавидит клятых москалей. Шановный пан предупредил Люка насчет меня, обвинив заочно в расстрелах Катыни, волынской резне и безвременной гибели правительства Качинского на подлете к аэропорту Смоленск-Северный.
Над Сковронским парит на втором ярусе анорексик Крис. Погоняло - Матчстик мэн. Человек-спичка.
Когда Крис снимает оранжевую тюремную распашонку, он становится живой иллюстрацией к классическому учебнику американских мед. институтов — Анатомия Грея.
Грудная клетка Криса по форме является конусом. Имеет два отверстия (апертуры) — верхнее и нижнее. Верхнее отверстие ограничено сзади телом первого грудного позвонка, с боков — первыми ребрами, спереди рукояткой грудины. Сама грудина испорчена кустарной татуировкой, которую у нас принято классифицировать как «портак».
Со шконки Крис встает только три раза в день — на завтрак, обед и ужин. Ему положена двойная пайка, чтоб дожил до суда. Двойную пайку и особую диету выдают в первую очередь. Ведомые инстинктом академика Павлова зыки выстраиваются за подносами в длинную цепь еще до того, как отец Корриган — дневной надзиратель, выходит из забытья и вопит «Чау, дженльмены! We got chow!»
Крис очень слаб, он долго слезает со второго яруса над Сковронским, и шаркая плетется от хвоста к голове длинной нетерпеливой очереди. Очередь оголтелых проглотов ненавидит спичечного человечка за подчеркнутую неспешность. Крис чинно проходит мимо каждого, гордо возвысив голову, на лице застыло чванное выражение верблюда-дромадера.
