Север никогда не относился к двоедушникам плохо. Он не казнил их, не отлавливал, как диких животных, не держал в клетках.
Он знал, что двоедушники могут сходить с ума, когда зверь вступает в конфликт с человеком. Знал, во что они превращаются, потерявши рассудок, но всегда относился к ним, как к равным, а не как к игрушкам для боев или цирковых представлений.
Некоторые его слуги были двоедушниками. Разумеется, ни другие Дома, ни собственный сын не поддерживали такую политику. Севера осуждали, а он упрямо гнул свою линию. Мне иногда казалось, что он всегда шел против устоявшихся правил. Я — прямое тому доказательство. Воин и правая рука Главы, но при этом — полукровка. Немыслимо. Запрещено!
Если бы Герант знал его лично, то он бы понял, почему Север меня купил.
Мужчина задрожал и рухнул в листья, скрутился тугим клубком. Зеленоватое облако врезалось в его грудь и растеклось под кожей, ввинтилось в мускулы.
Я коснулась пальцами влажного лба и сдавленно охнула: Герант горел огнем и бился в лихорадке!
— Проклятье, — толкаю его в бок, переворачиваю на спину без особого сопротивления. Мужчина похож на податливый воск и дышит рвано и хрипло, — Герант, ты меня слышишь?
Осматриваюсь по сторонам и замираю, напрягаю слух, но вокруг — ни единого движения. Даже листья на деревьях не колышутся.
— Пить, — хрипит мужчина.
Достаю из набедренной сумки небольшую фляжку и придвигаюсь к неподвижному телу. Герант походил на марионетку, у которой подрезали нитки: даже не пытается сдвинуться с места и руку не поднимает, чтобы взять воду. Отвинчиваю крышку и замираю в нерешительности, будто это меня прибили к месту гвоздями.
Стоит только прикоснуться горлышком ко рту мужчины, как тонкая струйка воды рвется в горло, моя рука дергается и Герант заходится кашлем. Он стискивает зубы, чтобы заглушить звук и вздрагивает всем телом.
Вот же мать твою…
— Только без глупостей, — шиплю ему в ухо и набираю воду в рот. Наклоняюсь и заставляю его разжать челюсть, наши губы соприкасаются, а я позволяю влаге медленно течь — чуть-чуть, по полглотка, по капельке, чтобы двоедушник не подавился.
Его жар врезается в меня на полном ходу, бьет в голову, скручивает живот. Что-то врывается в мое сознание — раздвигает смешавшиеся мысли, перемешивает чувства — а я не способна сопротивляться вторжению. Зеленоватая дымка обвивает мое горло, поглаживает скулы, а над головой гремит хриплое карканье.
Когда отстраняюсь, то ловлю затуманенный взгляд и глотаю судорожный вздох. Чувствую железную хватку пальцев на бедре, впившихся в плотную ткань штанов.
