А мы и не надеялись еще когда-нибудь его увидеть! В ту пору с уезжавшими за рубеж мы прощались навсегда – только навсегда, и никак иначе, отъезд вроде смерти, нам он представлялся необратимым.
И этим вечером мы его ждали.
Я влетела в булочную на углу, через дорогу. В мутное окно магазина, как в кино с поврежденной кинолентой, мне было показано: по другой стороне нашей улицы шел он.
Тонкий, стройный, легкий. Он был очень красив, аристократ, одним словом, что, конечно, неважно, но почему-то ему это чрезвычайно было к лицу. А следом, наступая на пятки и почти к нему прижимаясь, лепились два куцых уродца. Они следовали за ним так близко, будто были не на пустой улице, а в метро «Сокол» в час пик, и, может быть, они и не были сами по себе уродами, но рядом со Степаном…
Господи. Да зачем они рядом с ним?!!
В том, что это они, сомнений, разумеется, не было и быть не могло. Чаще они скрывались в тени, а средь белого дня «работали» в исключительных случаях.
Я летела с хлебом, как угорелая кошка, но Степан уже исчез в подъезде. Те двое сидели на скамейке и на меня смотрели, а от них отходил в мою сторону домоуправ, вернее, хотел отойти и не мог, ноги не слушались: наверное, они ему представились или сам догадался, кто это, и он ничего не мог сказать, у него рот побелел и помертвел от ужаса. Интересное дело, что же, он гэбэшников не видел, что ли? Да черт с ним, домой, скорее домой!
Дома оказалось: они поднялись за Степаном по лестнице на второй этаж, дыша в спину. На площадке перед нашей дверью пробубнили:
– Слушай, в девять возвращайся, понял? Выйдешь позже – ноги переломаем. – И отправились в садик, на скамейку.
Татищев, естественно, завелся, впрочем, был весел.
– Оставайтесь ночевать, Степан!
– Нет! Уйду, когда решим разойтись, но не раньше. Тем более посол с семьей на даче, могу не спешить, никого не потревожу, хоть утром вернусь!
Они с Юлием уже сидели за столом, открывали вино, беседовали увлеченно. Кажется, они уже забыли случай на границе нашего дома.
Тоже мне гусары.
Они были выше ситуации.
Я – ниже.
Нужно было что‐то делать, и под предлогом пирога в духовке я отправилась на кухню, закрыв за собой дверь.
С одной стороны, «ноги переломаем» – это, скорее всего, филерская самодеятельность, низовая, так сказать: кому охота поздно домой тащиться? Так что вряд ли тов. Андропов лично обучал пешек хамству уголовного характера.
С другой стороны, если мелкая мразь такое себе позволяет, значит, чувствует, что многое дозволено.
