– Да, а в чем дело?
– Да так, ничего. Просто он совсем зеленый.
– Ну и что? – спросил Эллиот без особого интереса.
– Ему придется нелегко, когда его иллюзии рассеятся.
– Тогда позор тому, кто их рассеет.
– Если он нагрянет к нам в гости без предупреждения… – Клиффорд закурил сигару с видом добродетельного проповедника. – То есть я попросил его сначала предупредить нас, не то нарвется на твою оргию…
– Хм! – усмехнулся Эллиот, – ты так ему и сказал?
– Нет, но я не хочу, чтобы он попал в неловкое положение. Он невинный человек, и мне жаль, что мы больше никогда не будем такими, как он.
– Я тоже невинный человек, – самодовольно заметил Эллиот, – впрочем, меня очень портит жизнь с тобой в одном доме…
– Перестань! – воскликнул Клиффорд. – Я и так перегнул палку. Знаешь, что я натворил? Встретившись с ним в Люксембургском саду, познакомил его с Валентиной!
– Но ведь он не возражал?
– Поверь мне, целомудренный Гастингс не имеет ни малейшего представления, что Валентина – это Валентина и что он сам – уникальный пример добропорядочного джентльмена в квартале, где мораль можно найти еще реже, чем слона. Я наслушался сплетен этого мерзавца Лоффата и негодяя Боулза, и знаю, о чем говорю! Гастингс – это уникум. Здоровый, чистый молодой человек, выросший на маленьком ранчо и убежденный, что салун – это прямая дорога в ад, а что касается женщин…
– Что касается женщин? – переспросил Эллиот.
– Он пока не слышал ни об одной женщине, которая была бы опаснее библейской Иезавели[68].
– Пока не слышал…
– Клянусь тебе, он уникум. С его точки зрения весь мир так же чист и добр, как его собственное сердце.
Эллиот подточил уголь и отвернулся к своему наброску:
– Что ж, от Ричарда Осборна Эллиота ничего предосудительного он не услышит.
– Он будет благотворно на меня влиять, – продолжал Клиффорд.
Затем он развернул лежащую перед ним на столе надушенную записку на розовой бумаге. Прочтя ее с улыбкой на лице, довольно просвистел пару строк из оперетты «Мисс Хельетт»[69] и взялся писать ответ на своей лучшей кремовой бумаге. Когда письмо было написано и скреплено печатью, он взял в руки трость и, насвистывая, прошелся по студии взад-вперед.
– Ты уходишь? – спросил его приятель, не оборачиваясь.
– Да, – ответил Клиффорд, но на мгновение задержался над плечом Эллиота, наблюдая, как тотаккуратно, хлебным мякишем, счищает с наброска лишнее.
– Завтра воскресенье, – заметил он, после минутного молчания.
– И что? – осведомился Эллиот.
