— Шлюха ты, — будто выплюнул, и брезгливо вытер губы тыльной стороной кисти. — Пошел вон из моей квартиры. Убирайся.
И Ваня не стал ни спорить, ни истерить. А смысл? Он молча, стараясь лишний раз не взглядывать на поманившего счастьем и грубо обломавшего, очевидно, из мести за прошлое, Саню, принял в охапку и натянул свою несвежую, в непонятных пятнах, воняющую клубным весельем одежду, молча подхватил протянутый альфачом рюкзачок и молча вышел на лестничную клетку.
Расплакался омега уже дома, горько и отчаянно, забравшись с ногами на диван и уткнувшись лицом в задранные коленки. Там, где сердце, сосала черная пустота. Привычная безнадежность и привычная бесцельность существования нахлынули, топя разум.
Зачем все, когда впереди лишь одиночество?! И зачем топтать того, кто и так растоптан? Изничтожить окончательно? Жестоко возвращать калеке причиненную им, давным-давно, по недомыслию, боль — ибо Ваня успел сполна заплатить за совершенное. И осознать потерю — тоже. Отдал бы собственную кровь по капле за возможность вернуться назад и исправить ошибку.
Невозможно. Машины времени не существует. Рыдай или не рыдай, хоть, нахрен, утопись. Зло случилось и минуло, а Ваня пожинает его плоды. И будет пожинать еще долго, до самой смерти от старости: бесплодная, никому не нужная шилява, не умеющая любить.
Нет, не умевшая и вдруг влюбившаяся. Поздно, Ванечка. Профукал три года назад. Нечего теперь локти кусать.
«Шлюха ты, пошел вон из моего дома»…
Да, шлюха, пора признать о себе правду. Сколько альф тебя валяло, Ваня? Считать устанешь. Если, вообще, всех вспомнишь. Клеймо ставить негде.
Бутылка вискаря нашлась там, где и должна была найтись — в баре за стеклянной дверцей, стакан омега сгреб с сушилки для посуды и тут же щедро, почти до краев, наполнил и выпил залпом, не сходя с места. Обжигающая слизистую жидкость пронеслась по пищеводу, ухнула в пустой желудок и взорвалась бомбой.
Ваня так не рыгал со времен залета — наизнанку. Его, корчащегося на полу, рвало и рвало, сначала виски, потом пеной и горькой, желтовато-зеленоватой желчью, по щекам бежали слезы, которые не было сил вытирать, из солнечного сплетения поднималась волна злости на собственное, предавшее тело.
Вискарь ему, видите ли, не нравится. А биться головой о стены и выть в истерике, получается, в кайф? Нет. Ваня решил упиться и упьется. Из упрямства.
Потому, отблевав, парень налил себе еще стакан. На этот раз он не стал выпивать спиртное залпом, зацедил маленькими глоточками, кривясь от резкого алкогольного вкуса, но, с огромным трудом, одолел лишь четверть и опять оказался на полу в корчах.
