— Тебе обидно быть марионеткой? — фыркнула императрица.
Раун качнул головой, занес руку над озером, внимательно глядя на отражение. Стоило воде перестать дрожать, как в глади озера показалась ладонь, изрезанная кристаллами, с застрявшими в кровоточащей плоти осколками. Капля крови скользнула в отражении по лиловому осколку и, вдруг действительно сорвавшись, ухнула в воду. Расползлась алым в лиловом и растворилась. Ворон, судорожно сглотнув, сжал руку в кулак, медленно перевел взгляд по берегу, ловя другие отражения. Мелькнули бело-бурые крылья, и тут же исчезли. Раун дерганно поднял голову — императрица отошла к одной из яблонь.
— Простите? — просипел он, понимая по лицу Изабель, что она что-то говорила, он не слышал.
— Я спросила, обидно ли быть марионеткой, — повторила она, перебирая запутавшиеся ветки яблони. Листья приветливо звенели ей в ответ.
— Нет. Прошлое мне интересно, но оно не волнует меня, ведь я не способен его изменить.
— Никто на это не способен, — Изабель слабо улыбнулась кончиками губ.
— Хотите откровение? — вдруг выпалил он, отодвигаясь от воды и пытаясь забыть увиденное как страшный сон.
Императрица скосила глаза и, помедлив, кивнула.
Раун некоторое время вертел рукой, собирая тревожные мысли в кучу и наконец, озвучил их:
— Я знаю, что был его марионеткой. Знаю, что он просто использовал меня, не заботясь ни о моей жизни, ни обо мне самом. Ему не было до меня никакого дела, а я лишь играл в написанный им сценарий, не более того. Я должен был сыграть свою роль, что-то совершить, чтобы он снова был со своей Евой, и я справился с его задачей, — Раун все говорил и говорил, а Изабель становилась все угрюмее, словно в глубине души ее тоже что-то очень тревожило всю жизнь. — Но ведь Ева теперь с ним, моя роль сыграна. Она сыграна уже как тринадцать лет.
Изабель пристально смотрела на него, неожиданно всерьез восприняв слова, которые он сам считал полной чушью.
— А дальше-то что? — выпалил Раун. — Что мне делать теперь?
— А чего ты хочешь? — Изабель прислонилась к дереву плечом и одну руку положила на локоть второй.
— А для чего люди живут? — ворон развел руками. — Для Самсавеила? Так он улетел, мы больше не ведомы его сценарием. Теперь-то для чего мы все еще живы?
Изабель рассмеялась. Так открыто, совсем не скрывая своего пренебрежения. Утерев несуществующую слезу в уголке глаза, она замотала головой.
— Нет, мой дорогой фактотум, нет никаких «мы». Нет никакой судьбы. Он улетел, а тебе осталась жизнь. В благодарность ли за услугу, в наказание ли или просто так — не суть важно, правды ты не узнаешь. Распоряжайся своей жизнью с умом, вот и все, — она принялась поправлять замызганную после тренировки форму, обстукивать сапоги.
