И тут выражение его лица изменилось, усы встопорщились — в заведение вошли двое франтоватых молодых моряков и сказали: «Доброго вечера, Джо».
— Нет ягнятины, — таким был его воинственный ответ. — Вы опоздали. Говядина осталась, — неохотно признал он. — Жесткая.
Вскоре Энтони отправился спать. Он помахал Пэт, и девушка ответила быстрой сияющей улыбкой, снова растопившей его сердце. Медленно одолев два скрипучих пролета лестницы, он ощупью нашел путь на чердак.
В комнате не было свечи, но темнота едва опустилась, и Энтони кое-что видел благодаря отблескам света на западе и мерцанию первых звезд. Из его окна виднелись огни Флашинга на другом берегу залива и мигающие глаза всех кораблей, стоявших на рейде, больших и маленьких. Нижнее окно не открывалось, но сквозь верхнее плыл сильный запах ила и водорослей.
Он долго стоял на коленях у окна, завороженный незнакомым пейзажем, ощущая себя где-то в чужой земле. Но усталость наконец победила любопытство, и он медленно разделся, помолился и забрался в кровать. Она была большая, двуспальная, и внезапно Энтони охватили печаль и одиночество. Несколько лет назад он спал в такой кровати, но рядом были тепло, нежность и забота матери. Он ничего не должен был делать, решать, обдумывать, достаточно было просто быть, бездумно существовать в ореоле любящей, понимающей, успокоительной защиты.
А теперь он один во враждебном мире.
Через довольно долгое время он проснулся. Ему снилось, что кто-то яростно ссорится, выкрикивает оскорбления и угрожает перейти к побоям. Еще ему снилось, что кто-то играет на пианино, а грубый мужской хор распевает веселые песни. Звук до сих пор отдавался в ушах.
В непроглядной темноте не было никакой возможности понять, который час. Над устьем реки шелестел летний ветерок.
Энтони повернулся на другой бок и попытался заснуть. Где-то хлопнула дверь, и он сел в кровати.
Снова наступила тишина. Он лежал в постели и желал не быть таким ребенком, что пробуждение среди ночи заставляло его сердце биться чаще.
Снова хлопнула дверь и загремело ведро. Где-то в недрах дома, будто из самых глубин его старой покосившейся души, кто-то запел:
То Тёмный Охотник! И холод пронзил
Сер-рдца тех, кто стр-раха не знал.
Охотника клич не оставил им сил…
Голос был мужской, дрожащий и пьяный. Хлопнула еще одна дверь, и с лестницы донеслись шаги.
Чердак, буквально встроенный в крышу, был единственной комнатой на этом этаже. Но шаги доносились с пролета лестницы ниже.
