— Останови его. Потому что, кроме тебя, этого никто не сможет сделать, — подступила я к мужу. Даже сидящий на коленях, он был таким огромным, что пугал мощью и статью. — Ты — Говорящий с Небом! Говорящий, а не выслушивающий его! Ты — потомок тех, кому верили предки. Верили каждому слову! От бога ли оно шло или от их собственной сущности, полной, как и мы, низменных желаний и забот! Вы были поводырями и пастырями! И скверна, и благость, и святость, и грех человеческие — всё и от вас тоже!
Супруг отшатнулся. Раскрылись глаза. Серые, с осколками погибших звёзд.
А мне вдоха не хватило. Задохнулась, ощутив, как давит на уши гул и тишина. И сквозь них услышала…
Сердце вздрогнуло. Загудели груди. В краткий миг узнавания мир раскололся и снова сложился в единое.
Я бросилась к окну. Оттолкнула мужа. И прыгнула. Навстречу студёным каплям и льдистым осколкам.
Зацепилась, повисла на раме.
Преодолевая шум в голове и дрожь в теле, подтянулась и выглянула.
Чёрное и серое бесновалось вихрями, давя жизнь в ступке мироздания…
А женщина, чудом удержавшаяся на белёсой, льдистой покатой крыше, уже замёрзла. Или была близка к этому. Лицо цвета молока, неживое, на сомкнутых веках мокрые холодные блики. Руки застывшие, словно коряги у сваленного дерева. А между ними — комок тряпок с тихим попискиванием внутри.
Малютка выпростала из обёрток ручку и, почуяв холод, плакала.
— Боже… — начала я и поняла, что нет у меня сил на молитву. А у бога — права на мою мольбу.
И стиснув зубы, я рванулась в проём. Сдирая кожу с плеч и рассаживая тело о твёрдую смолёную раму. Лишь руку мне и удалось просунуть вовне, туда, где бесились и небо и вода. Лишь руку — короткую руку, не способную дотянуться до закоченевшей на крыше ковчега матери с ребёнком.
Пальцы обдавало студёной водой, словно огнём хлестало. От них струился свет, будто душа моя уходила туда. Но ногти бессильно карябали доски почти у самого свёртка.
Я закричала отчаянно и зло и потянулась, всем существом своим вытянулась в сторону тихо скулящего комочка. Через боль и отчаяние. Не веруя, не уповая, не моля.
Но чудо случилось.
Женщина встрепенулась на мой крик. Тяжело открыла глаза, стряхнув с век тонкую корочку льда.
— Ноемгара, — сложились сизые губы.
Руки юной матери трудно раскрылись, отрывая от груди и протягивая мне сокровище.
Я потянулась в проём. Стиснув зубы, рванула плоть.
И уцепила широкую ленточку.
Намертво сжался кулак!
А женщина, отпустившая руки, по ледяной влажной корке скатилась с покатой крыши. Так и не сумев стереть улыбки с окоченевшего лица.
